Книга Сыщик - Александр Бушков

— Вас просят.

И столь же величественно удалилась в сторону особняка.Молодому человеку пришло в голову сравнение с дредноутом, величаво рассекавшимморскую гладь. Он поднялся по ступенькам, прикрыл за собой распахнутую дверь.

И оказался в обширном помещении, занимавшем едва ли не всювнутреннюю часть флигеля. Зрелище представилось не из каждодневных: повсюдурасполагались столы и деревянные подставки, на которых красовались загадочные,никогда не виденные прежде гостем устройства и аппараты, которые он понедостатку опыта в электротехнике не мог ни опознать, ни назвать. Огромныечёрные катушки, увитые медными проводами, причудливого вида стеклянные лампы,никелированные (или просто отполированные до зеркального блеска?) шары натонких стержнях, масса причудливых приспособлений, и всё это увито, связано,соединено толстыми кабелями, то одиночными, то образовывавшими целые пучки. Тами сям потрескивало, постукивало, пахло предгрозовой свежестью, горячейканифолью и ещё чем-то непонятным.

Справа вдруг что-то треснуло вовсе уж оглушительно, и недалее чем на расстоянии протянутой руки от гостя меж двумя шарами проскочиладлинная фиолетовая искра длиной добрых пол-аршина. К стыду своему, он невольноотшатнулся.

— Ничего страшного, — послышался звучный,уверенный голос. — Остаточные явления, аппаратура отключена, так чтошагайте смело. Сюда, молодой человек!

Слева, из-за непонятного стеклянно-металлического сооружениявысотой в полтора человеческих роста показался высокий, коренастый мужчина,осанистый даже в непритязательной одежде; На нём были простые мешковатыешаровары, более подошедшие бы портовому рабочему, блуза с закатанными рукавамии кожаный фартук, делавший его похожим на кузнеца. Выглядит даже моложе своихшестидесяти пяти, могуч и кряжист, во всклокоченной шевелюре не так уж многоседых прядей, а густые усы на манер бисмарковских и вовсе черны, как смоль. Безсомнений, профессор Клейнберг. Молодой человек видел фотографии.

Ожидая в третий раз столкнуться с чопорностью ицеремонностью, он, чтобы соответствовать атмосфере усадьбы, произнёс самымвежливым и светским тоном:

— Я весьма благодарен, герр профессор, что вы сочлиради меня возможным оторваться от…

— Вздор, — сказал профессор великолепнымбасом. — Работа как раз закончена, самое время отдохнуть и развеяться. Такчто вы очень кстати, юноша, в другое время вам безжалостно дали бы от воротповорот… Пойдёмте?

За неприметной дверью в углу помещения оказалась комнатасовсем другого облика: никаких диковинных устройств там не имелось.Прозаический стол, высокий шкафчик, пара венских стульев. Стены увешаныфотографиями, гравюрами, чёрно-белыми и раскрашенными акварелью, сюжет один:кони, кони, кони в разнообразнейших видах, на полном скаку, взметнувшиеся надыбы, стоящие, чутко вскинув голову. Рядом с невысокой книжной полкойкрасовался большой дагеротип, изображавший юного офицера верхом на лошади:гнедой стоит смирнёхонько, уланская шапка всадника лихо заломлена, конецобнаженного клинка лежит на правом плече, касаясь острием небогатого эполетамладшего офицера.

Молодой человек обернулся к хозяину:

— Насколько я могу полагать…

— Ну конечно я, — пробасил профессор. — Надругой день после Траутенау. Там мы пруссакам всыпали хорошенько…

Молодой человек, прекрасно знавший историю австро-прусскойвойны 1866 года, мог бы, разумеется, уточнить въедливо: битва при Траутенаубыла, конечно, австрийцами выиграна, но сама война оказалась выиграна как разпруссаками. Но он, конечно же, эти ценные исторические замечания удержал присебе…

— Я человек любопытный, как всякий истинныйучёный, — пророкотал профессор, стягивая кожаный фартук и швыряя его вугол без всякой ожидавшейся чопорности. — Ваше письмо меня крайнезаинтриговало. Вы заверяете, что это для вас «дело жизни или смерти», да? В нашвек подобные мелодраматические обороты как-то уже выходят из употребления.

— И тем не менее, дело, собственно, так иобстоит, — твёрдо сказал молодой человек.

— Интрига явственно обозначилась, — хмыкнулпрофессор. — Хотите просить у меня денег? Проиграли в Монте-Карло всё,вплоть до матушкиных брильянтов? Нет, я там бывал… На проигравшегося светскогохлыща вы как-то не похожи… Что ещё? У меня нет юной очаровательной дочери,которая могла бы «составить ваше счастье». Моей единственной дочери уже подсорок, она замужем за полковником, у неё два сына-студента… Следовательно, исей романтический вариант отпадает… но тогда я теряюсь, ничего на ум неприходит… Объясните. Как бишь вас зовут?

Молодой человек поклонился:

— Сэр Персиваль Глайд, из графства Сассекс.

Сдвинув густые брови, профессор на миг задумался.

— Странно, — сказал он наконец. — Полноевпечатление, что я это имя где-то уже слышал… Но мы никогда прежде невстречались, определённо… И тем не менее…

Молодой человек внешне остался невозмутим, но про себяпрямо-таки издал отчаянный вопль.

За спиной профессора, на книжной полке, среди пары дюжинрастрёпанных переплетенных томиков красовался и изданный на немецком языкероман англичанина Вильяма Уилки Коллинза «Леди в белом». Откуда молодой человеки позаимствовал звучное британское имя вместе с титулом. Кто же могпредполагать… Ах, как неудачно…

Лихорадочно пытаясь переменить тему, увести мысли профессорас опасной для себя дорожки, он, изобразив на лице нешуточное удивление, чуточкуневежливо издал возглас изумления — громко, словно деревенщина какая-нибудь. Ночто делать, нужно как-то сгладить…

Профессор проследил направление его взгляда. Молодойчеловек, словно помянутая деревенщина, таращился на одну из гравюр,изображавшую лошадь со всадником в странной для непосвященного позе: она словнобы летела в воздухе с поджатыми передними ногами и выпрямленными задними.

— Что вас удивило?

— Классический каприоль, — произнёс молодойчеловек. — Лошадь делает прыжок на месте, одновременно отталкиваетсязадними ногами… А здесь и левада, и пьяффе…

— Вы в этом разбираетесь, юноша? — голоспрофессора заметно подобрел.

— Я имею честь служить в гвардейской кавалерии, —сказал молодой человек. — Лошадь — несомненный липицанер, как и прочиездесь… Это и есть ваша знаменитая Испанская школа?[1]

— Да, классические упражнения. Гравюры восемнадцатоговека. Один из моих предков… — профессор замолчал. — Нет, давайтеоставим эту тему, иначе мы можем засидеться до утра, лошади и история Испанскойшколы — моя страсть… Всё же гораздо интереснее поговорить о вашем загадочномделе. Вопросе жизни и смерти. Вы согласны?