Книга Цвет крови - Деклан Хьюз

— Ей это не понравится.

— Она может начать судебное дело, и оно в конечном счете не принесет пользы никому, кроме моих коллег-юристов. И хотя я тоже не чужд этих коллегиальных интересов, семейные связи для меня важнее. Не желаю смотреть, как уменьшается состояние моей покойной тещи в процессе споров адвокатов, а семья тем временем оказывается в самом печальном положении.

Финнеган закончил панегирик в собственную честь, пошлепав толстыми губами от наслаждения собственным красноречием, и на секунду я представил его себе в прошлые, университетские, годы, когда он купался в одобрении своих сверстников, будущих юристов и адвокатов. Он только открыл свою большую пасть, чтобы продолжить, но я его опередил. Всего начало десятого утра, я не успел позавтракать — еще одно цветастое предложение, должное продемонстрировать, сколько его отец заплатил иезуитам за образование, и я заработаю себе такую головную боль, вылечить которую сможет только джин, а для джина еще слишком рано.

— Дело касается его дочери, — перебил я.

— Эмили? — удивился Деннис Финнеган.

— Верно. Она пропала.

— И он хочет ее найти?

— Или по крайней мере об этом поговорить. Ей девятнадцать, так что есть предел, которым я ограничен, если ей не захочется, чтобы ее находили. Что я готов сделать.

— Понятно, понятно. У меня создалось впечатление… вернее, в сложившихся обстоятельствах я пришел к вполне объяснимому предположению…

— Вы решили, что он нанял меня, чтобы нарыть грязи на вашу жену.

— Я определенно предполагал нечто подобное.

— А этой грязи много?

— Давайте скажем, что я хотел бы разобраться, насколько потенциально правдивы подобные предположения, прежде чем увериться, что оперативному работнику вроде вас следует поручать дальнейшее расследование.

Все, у меня уже заболела голова. Левое веко подрагивало на манер готовой перегореть электрической лампочки. Я снова положил руку на дверную ручку и открыл дверь, не сводя взгляда с Денниса Финнегана, растянувшего губы в гримасе прощания. В свете голой лампочки, висящей прямо над ним, его большое лицо внезапно напомнило мне череп, распухший от воды и изуродованный.

— Мы с вами потолкуем еще, мистер Лоу, я не сомневаюсь, — утешил он меня.

Слова повисли в воздухе подобно эмблеме над черепом. Я сделал шаг назад, закрыл за собой дверь и спустился вниз.

Широкоплечий мужчина со светло-русыми волосами, в белом льняном халате стоял, близко наклонившись к светлой головке Аниты. Он что-то негромко урчал ей в ухо, она же отвечала ему легким, горловым смехом. Такой смех придает мужчине уверенность в своей удачливости, такой смех вам наверняка доводилось слышать в барах и на уличных углах поздно ночью. Когда кожаные каблуки моих черных ботинок коснулись кафельного пола холла, их головы отпрянули друг от друга, мужчина выпрямился в полный рост и повернулся ко мне. Примерно шесть футов три дюйма, фигура форварда в регби, кем он наверняка и являлся, и ухмылка на открытом лице.

— Мистер Говард, — сказал я, — я Эд Лоу. Мы говорили с вами по телефону.

Говард медленно кивнул и взглянул на часы.

— Вы опоздали, — заявил он, недовольно морща загорелый лоб и поднимая кустистые брови, частично прикрывавшие глаза.

— Ваш юрист решил, что ему надо поговорить со мной, — объяснил я.

— Финнеган снова здесь? — спросил Говард.

Он уставился на Аниту, она покраснела и быстро кивнула. Говард протянул мне мясистую руку.

— Что он хотел? — спросил он.

— Не знаю, — соврал я. — Не думаю, что он сам знает. Скорее всего хотел послушать звук собственного голоса.

— Очень похоже на Денниса, — согласился Говард кивая. Крупные плоскости его лица зашевелились, формируя улыбку. Затем он рассмеялся, неожиданно громко и резко, напомнив мне оживший мотор трактора. Так же внезапно, как возник, смех прекратился. Говард уставился вниз на белый и черный кафель и откашлялся. Поднял голову, наклонился над конторкой и похлопал Аниту по руке.

— Я буду в кабинете, Анита. Меня не беспокоить, — предупредил он, кивнул мне и отпер дверь, находившуюся на противоположной стороне холла, напротив приемной. Я последовал за ним. Когда я проходил мимо Аниты, она ласкала свое обручальное кольцо указательным и большим пальцами. В полумраке необработанные камни казались каплями артериальной крови.

— Миленькое кольцо, — заметил я. — И когда знаменательное событие?

— Это не обручальное кольцо, — возразила она. По акценту угадывалось, что она из Восточной Европы. Румянец расплывался по ее бледным щекам, как красное чернило по промокашке. — Это оберег. Талисман.

— От кого оберег? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Ну, знаете. Кого-нибудь. Мне его сестра подарила.

Девушка попыталась улыбнуться, но ей это плохо удалось. Опустив глаза, начала перебирать бумаги на столе. Когда я открывал дверь в кабинет, я увидел, что она снова сунула левую руку в рот и присосалась к кольцу, как ребенок к пустышке.

Шейн Говард сидел за письменным столом темного дерева, освещенным настольной лампой с зеленым абажуром. Остальная часть продолговатой комнаты тонула в темноте: на окнах висели тяжелые бархатные шторы. На стенах размещались фотографии, посвященные регби, — Говард был запасным в национальной команде регбистов, когда я еще учился в школе, и одна фотография запечатлела его мощный прорыв сквозь разлетевшихся в стороны английских форвардов. Над белым мраморным камином висел портрет красивого седого мужчины в костюме из твида, со стетоскопом на шее. Табличка внизу на позолоченной раме поясняла, что это «доктор Джон Говард, 1915–1985». На всем лежал толстый слой пыли, обивка на мебели поношена, в воздухе пахнет застарелым сигарным дымом. Стол Говарда завален бумагами и фотографиями в рамках, грязными чашками и тарелками; среди них затерялись почти пустая бутылка виски и две переполненные пепельницы. Я сел у стола напротив него и быстро покачал головой, когда его рука указала на бутылку виски. Он кивнул, откашлялся, затем вытащил из ящика стола конверт, протянул его мне и сказал:

— Моя дочь.

Эмили Говард не исполнилось и девятнадцати. Маленькая и худенькая, бледный цвет лица, большие карие глаза обведены черными тенями, полные красные губы и короткие, торчащие в разные стороны волосы, выкрашенные в ярко-красный конфетный цвет, проколотые уши, нос и язык. На ее левом бедре красовалась татуировка в виде розы, ее соски тоже были проколоты, а лобковые волосы выбриты в форме маленького сердечка и выкрашены в красный цвет. Я смог все это разглядеть, потому что на фотографиях она была голой и совокуплялась с парнем и еще одной девушкой — по большей части обычным способом, но кое-где и весьма необычным: нигде больше не увидишь, кроме таких фотографий. У другой девушки верхнюю часть лица закрывала маска, а светлые волосы перевязаны шелковым шарфом. На парне были огромные очки и черная бейсбольная кепка, так что хорошо разглядеть можно было только Эмили. Я взглянул на ее отца. Его налитые кровью глаза приковала одна из фотографий на его столе: светловолосая девочка лет шести без передних зубов грызет яблоко.