Книга Мефодий Буслаев. Месть валькирий - Дмитрий Емец

– Трагикомическая история. Некогда книгувыкрал один маг, решивший постичь науку стражей. Зная, что просто так книга непозволит ему себя прочесть, он пошел на сделку. Он обещал ей свой эйдос, чтобыона позволила ему окунуться в ее премудрость. Именно так кудряво и звучалоусловие сделки. На этом он и погорел.

– И книга взяла эйдос?

– Само собой, в тот же миг. Только своеусловие сделки выполнила своеобразно. Хочешь окунуться – окунайся. Она втянулабедолагу внутрь, и вот уже который век он путешествует по ее страницам. С однойкартинки на другую. С виселицы на дыбу, а оттуда в какой-нибудь чан с жидкимстеклом… – зевнул Арей.

Меф, наделенный не в меру живым воображением,передернулся.

– Но это же… гадко как…

Начальник русского отдела перестал зевать ипосмотрел на него с холодным раздражением.

– Что-то я тебя не понимаю,синьор-помидор! Ты уж определись как-нибудь: собираешься ли ты управлять мракомили готовишь себя к высокому поприщу заведующего водокачкой, – отрезал он.

Мефодий ничего не ответил, но в тот же вечервтайне от Арея вырвал из «Истории Тартара» страницу, где несчастный маг былподвешен за ребро на крюк, и сжег ее над свечой, наблюдая, как желтеет исворачивается книжный лист.

– Я буду управлять мраком, но так, каксам этого захочу! – сказал он, сдувая пепел.

Покалеченная «История Тартара» мстительнозатаилась. Новые страницы отрастали у нее ежедневно, появляясь ужезаполненными, по мере того, как продолжалась история мрака. Однако несчастныймаг больше не вернулся. Ночные вопли прекратились.

 

Мефодий еще часа полтора просидел над книгамии, потянувшись, встал. Все. Выполнено все намеченное. Такое бывает нечасто, и,значит, сегодня можно над собой больше не измываться.

Он открыл дверь и вышел в гостиную – помещениенеправильной геометрии, напоминающее хорошо побитый четырехугольник. Справа –лестница вниз. Слева – комната Евгеши Мошкина. По диагонали – дверь Наты. Прямонапротив Мефодия, рядом с зеленым диваном (некогда на нем кого-то ласковопридушили подушкой, без чего бы диван никогда не попал сюда) комната Петруччо.

Даф, переехавшая от Зозо, жила еще выше, начердаке. Вечерами оттуда доносились грустные звуки флейты, и комиссионеры,роняя чернильные слюни, бросались писать доносы. Лигул бережно подшивал доносыв папку, однако хода им пока не давал. Придерживал до поры. Даф нужна была емудля хитроумных комбинаций, которые он выстраивал, как шахматист дальновидновыстраивает партию.

Посреди гостиной у большого окна стоял Мошкини сосредоточенно, одной силой мысли, выводил на стекле ледяные узоры.Получалась нечто причудливое, мало на что похожее. Точно задорное, щекастое,снежное лицо хотело заглянуть в окно и вдруг расплющилось о стекло. Последнеевремя Мошкин основательно увлекся рисованием на стекле и ледяными скульптурами.То, что на дворе был май, Евгешу мало волновало. При желании он смог бырисовать изморозью даже на кипящем чайнике.

Евгеша был так увлечен, что Мефа не заметил.Заметив же, немедленно превратил рисунок в пар. Чаще Мошкин предпочиталрисовать изморозью у себя в комнате, но там окно было меньше, чем в гостиной.За десять месяцев, прошедших с тех пор, как Лигул выпустил Арея из Тартара,Мошкин стал выше и шире в плечах. Правда, привычку задавать вопросы в стиле: «Ая сегодня завтракал?» не утратил. Недавно ему исполнилось четырнадцать, столькоже, сколько Мефодию, Нате и Петруччо, родившимся с ним в один день. С тех пор,как Лигул отпустил Арея из заточения в Тартаре, прошло десять месяцев.

– Ну и зачем? По-моему, былонеплохо, – с сожалением сказал Мефодий.

– Что, правда? – воспрянул Мошкин.Как многие небесталанные люди он был бесконечно (и скрыто) самолюбив и,одновременно, столь же бесконечно не уверен в собственных силах.

– Угум, – кивнул Буслаев.

По лицу Евгеши он видел, что тот уже жалеет отом, что уничтожил рисунок.

– А я почему-то не люблю, когда кто-тосмотрит. Хочется под пол провалиться! – сказал Мошкин с печалью.

– Прямо сразу и под пол? Так что же непроваливаешься? – заинтересовался Мефодий.

Технически это было вполне реально. Всеготолько и требовалось, что, сосредоточившись, мысленно начертить руну.

– Да ну… дыра в полу… дым… вонь… чинитьзаставят! – Мошкин грустно смотрел на растаявшую воду, стекавшую поподоконнику. Взглядом он собрал ее и отправил в стакан.

– Ты не врал, что было неплохо? –спросил он недоверчиво.

– Класс! – заверил его Меф.

Мошкин был ему симпатичен, и онпокровительствовал ему, защищая от наездов колючего на язык, вечновзъерошенного Чемодана. Под этим сугубо для личного употребления прозвищемдавно таился господин Петруччо, творец, покровитель и друг контуженного пожизни Зудуки.

Кстати, именно его хитрая физиономияпросунулась в эту минуту в пропиленный лаз из комнаты Петруччо. За поясом уЗудуки торчал неизменный пистолет. Мягкие же руки волокли коробку, подписанную«СахОр». Надпись была сделана фломастером, и эта деталь сразу насторожилаМефодия. Убедившись, что Буслаев на него не смотрит (Меф незаметно наблюдал заним боковым зрением), Зудука с независимым видом подошел к его ногам, поставилрядом коробочку с «сахОром» и торопливо нырнул в свой лаз. Мефодий немедленнонаклонился, поднял коробку, набитую, как оказалось, спичечными головками, исразу обнаружил тлеющий фитиль. Подождав, пока фитиль прогорит до половины, онприсел, просунул коробку в лаз к Зудуке и стал караулить. Мгновение спустязапаниковавший вредитель вылетел в гостиную и сразу был схвачен за ногу ожившимэтого Буслаевым.

– Ну что, Буратино, попался? Поиграем вигру: однажды Карабас-Барабас купил циркулярную пилу? – кровожаднопредложил Меф.

Зудука, висевший ногами кверху, замоталголовой.

– В другой раз, когда решишь менявзорвать, напиши на коробке «сол». Тогда, может, я поверю! – посоветовалМефодий, отпуская его.

В комнате Чимоданова долгожданно полыхнуло.Дверь открылась от взрыва. Ссутулившись, почти скорчившись, над маленькимстоликом кардинала Мазарини – натуральная реклама сколиоза, кифоза и лордоза –склонился хозяин комнаты Петруччо. Он даже не оглянулся. Взрывы были для негоделом привычным. За исключением тех случаев, когда Зудука минировал больше двухножек его стула разом, Чимоданов не обращал на проделки своего монстравнимания.