Книга Роковой рейс - Иван Черных

Увидев, что бортинженер направился в грузовой отсек, где шла погрузка научной аппаратуры для космической ракеты, которую собираются запустить китайцы через три дня, Геннадий встал и пошел за ним. Вместе занялись креплением ящиков с аппаратурой. Едва закончили, как поступила команда зайти в медпункт на медосмотр.

Командир первым зашагал к командно-диспетчерскому пункту, за ним — штурман-навигатор со штурманом-оператором, бортинженер с радистом; Геннадий шел замыкающим. Он приободрился, даже смешной анекдот рассказал радисту, но в душе переживал — вдруг врач обнаружит похмелье. Правда, и раньше случалось, что приходилось выпивать накануне полетов, но голова никогда не болела и давление крови оставалось как у космонавта… Чёртов греческий коньяк… И Лариса будто ошалела, что только не вытворяла с ним. Такие у нее нежные, ласковые руки, такая атласная кожа и такие зажигательные губы, что воспламеняли его всякий раз, когда она страстно целовала…

Приятные воспоминания омрачались наплывами головной боли, и он, подходя к медпункту, непроизвольно замедлил шаг, стараясь отдалить минуту встречи с врачом.

Тамара Михайловна, жена руководителя полетов майора Филимонова, симпатичная сорокалетняя врачиха, всякий раз, прислоняя к груди стетоскоп, восхищалась его железной мускулатурой, крепким телосложением. Вот и на этот раз дружески провела рукой по предплечью, похвалила:

— Молодец, держишь форму. И загар красивый… Ещё не женился?

— Никто не берёт, — пошутил Геннадий, чувствуя доброе расположение. Успокоился: в случае чего уговорит.

— Не скромничай. Слышала я, кого выбрал — Ларису Писменную из фирмы «Росэксимпорт». Красивая женщина. Но не торопись. Вряд ли она захочет покинуть Волжанск, если нас переведут в другое место.

Геннадию не хотелось обсуждать эту проблему, и он промолчал.

— А сердечко у тебя сегодня что-то частит, — сказала врачиха и еще раз заставила его не дышать. — Да… Ты случайно не гонялся за кем-нибудь на аэродроме? — спросила, пристально заглядывая ему в глаза.

— Да нет. Может, сюда быстро шёл, — соврал он.

— Ну-ка, посмотрим, какое давление. — Тамара Михайловна, обмотав его руку манжеткой, стала накачивать воздух «грушей». И Геннадий снова заволновался, приковал взгляд к прибору, хотя понять, как определяют врачи давление крови по этой похожей на секундомер штуковине, не мог.

Тамара Михайловна положила на стол фонендоскоп, глубоко вздохнула и сказала с сожалением:

— Да, товарищ капитан, сердечко у вас расшалилось не на шутку. Вчера случайно не выпивал?

— Нет, разумеется, — машинально ответил он. — Да все нормально. Может, с физзарядкой переусердствовал.

— Давайте измерим температуру. — Тамара Михайловна посуровела и пропустила его слова мимо ушей.

— Да нет у меня температуры! — запальчиво заверил Геннадий. — Только время зря потеряем. А меня экипаж ждёт.

— Ничего не поделаешь, дорогой Геннадий Евгеньевич, — перешла на официальный тон врачиха. — Придется подождать. А скорее всего полететь экипажу без вас.

— Как это без меня? Не положено.

— Что не положено?

— По инструкции не положено менять экипаж перед полётом. И если кто-то из членов экипажа заболел или ещё что, отстраняют весь экипаж. А у нас срочный груз. И не куда-нибудь, а за бугор.

Тамара Михайловна, не обращая внимания на его протест, засунула ему термометр под мышку. Снова внимательно посмотрела в глаза, пощупала лоб.

— Температуры, возможно, и нет, но с таким давлением я в полет вас все равно не выпущу.

— Тамара Михайловна! Вы же без ножа режете: командир в порошок меня сотрет и на медкомиссию направит. А там один приговор — к лётной работе не годен: никто не захочет брать на себя ответственность, если появились какие-то отклонения.

— Ничего поделать не могу. У вас учащённое сердцебиение, высокое давление крови. Лететь нельзя.

— Да я здоров как бык! Сами недавно говорили об этом.

— По внешнему виду не всегда можно судить о здоровье. — Тамара Михайловна вытащила у него из-под мышки градусник, глянула на столбик красной ртути. — Температура нормальная, но всё равно допустить вас к полету я не имею права, о чем обязана доложить командиру.

Майор Фирсов сам заглянул в медпункт.

— Ну, ты чего тут расселся, — стал строго отчитывать второго пилота. — В любви объясняешься, что ли?

— Не хамите, Владимир Андреевич, — оборвала его Тамара Михайловна. — Ваш второй пилот болен, и я отстраняю его от полёта.

— Ну, допустим, отстранять или разрешать имеет право только командир. Вы можете только рекомендовать, — завелся и майор, уязвленный категоричностью врачихи.

— Пусть будет по-вашему: рекомендую. Настоятельно. У него высокое давление, тахикардия.

Майор окинул Геннадия уничтожающим взглядом.

— Что, донжуан, доамурничался? И что изволите теперь доложить командиру отряда?

— Да нормально… слетаю я, — промямлил Геннадий.

— Слетаешь… к милке на кровать или с кровати. Пошёл вон!

Геннадий брёл с аэродрома, как побитый пёс, низко опустив голову. Хорошо еще, что командир отряда сам решил полететь с Фирсовым в качестве инспектора — ему положено было проверить технику пилотирования майора. А вернутся — гнев Фирсова поугаснет, и он простит своего второго пилота.

Красные «Жигули» всё ещё стояли на краю аэродрома, и Лариса очень удивилась, когда он подошёл к машине.

— Что, отменили полёт? — спросила, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Отменили. Для меня, — тихо проговорил Геннадий. — Отстранили.

— За что? — ещё больше удивилась Лариса.

— За любовь, — грустно усмехнулся Геннадий. — Перестарались мы с тобой вчера. Давление у меня сильно подскочило.

Лариса покусала губу, виновато прижалась к нему.

— Не расстраивайся, милый, все перемелется. Отдохнешь немного. А давление — экая невидаль, оно почти у каждого человека скачет. Поедем ко мне, я тебя вылечу.

— Подождем. Ты же хотела посмотреть, как взлетают самолёты. — Геннадия что-то удерживало на месте, словно он надеялся, что майор Фирсов одумается и изменит свое решение. Хотя он строг и порою бывает груб и бестактен, как герой анекдотов поручик Ржевский, но Геннадия уважает, ценит за летный талант и обещал при первой же возможности послать на курсы командиров экипажей. А давление… Лариса права, с кем не бывает, за такую болезнь с летной работы не списывают.

Они стояли минут десять, больше молчали, прислушиваясь к звукам на аэродроме. И вот наконец заурчали мощные двигатели «Руслана». Минуты три работали ровно, прогревая свое озябшее за морозную ночь тело, потом так взревели, что Лариса зажала уши. И когда рёв снова перешел в мерный гул, она спросила: