Книга Пыльная зима - Алексей Слаповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неделин вполне хорошо исполнял свои обязанности мужа и отца двух сыновей. Работу не менял, считая, что другие места для него не хуже и не лучше. Схоронил, горюя, мать – запомнив лучше всего бодрую физиономию фотографа, который, хлопнув водочки вместе с могильщиками, сказал с оживленным унынием: «Снимемтесь на печальную память! Прошу родственников! Прошу сослуживцев! Прошу сына и дочь в первый ряд! На печальную память, что ж сделаешь, +зья!» – и, пощелкав фотоаппаратом, взяв вперед деньги, заторопился к очередному катафалку, шустро юлил меж закоулков оград, футляры прыгали, били его по бокам… Отца же Неделин не знал, тот давно ушел от них, подробностей у матери он не выспрашивал.
Казалось, он живет однообразно и тихо, но вы, красивейшие женщины, не подозреваете, что побывали в женах и любовницах этого невзрачного человека, вы, начальствующие, не знаете, что он правил наравне с вами и выше вас, вы, ловкие и умелые, не догадываетесь, что этот вот, проходящий мимо вас, внимания вашего не стоящий, успел проявить мысленно и ловкость и умелость гораздо большую вашей – и убедился, что все – суета.
Убедиться-то убедился, но все же…
Стоя на балконе вечером, Неделин глядел на множество огней города, на окна, окна, окна, за которыми люди, люди, люди, – и желал одновременно быть и там, и там, и там, среди этих глупых людей, которым Бог дал ни за что ни про что умение плотно чувствовать самих себя и окружающие вещи.
В тот день он шел по одной из центральных улиц Саратова – по проспекту имени Кирова.
Что, кстати, сказать о Саратове? В нем нет Летнего сада, Патриарших прудов, памятника дюку Ришелье, но если поискать, найдутся не менее примечательные достопримечательности, однако я люблю его как раз за то, что он похож на множество других российских городов, попадая в которые чувствуешь себя так, будто никуда не уезжал: те же остатки старины в центре, то же унылое многоэтажие окраин, та же толкотня в таких же троллейбусах и автобусах, такой же пьяница обратится к тебе на углу, как к родному брату, лучшему другу, давнему корешу, прося выручить и добавить на выпивку… Конечно, хочется иногда воскликнуть, что у нас… – но что у нас? У нас великая река Волга, это да, но она и у Казани, и у Самары, и у Астрахани… На что уж Камышин мелкий городок, а и он – на Волге… У нас жил и работал революционный замечательный демократ Н.Г. Чернышевский, но, по моим наблюдениям, в каждом городе в свое время кто-то жил и работал. У нас развитая промышленность и богатые культурные традиции, но опять-таки, где же нет хоть какой-нибудь промышленности и хоть каких-нибудь традиций? Давно, еще до того, как случилось то, о чем я собираюсь рассказать, саратовцы на вопрос о численности городского населения гордо отвечали: около миллиона! Время шло, время идет, а мы все говорим: около миллиона! На самом деле нас уже перевалило за миллион, но официально об этом не сообщают, поскольку город наш хоть и открыт, но как бы еще отчасти секретный, – и по объявленной откровенной численности населения те, кому не надо, сразу догадаются о мощности его военно-промышленного комплекса, того самого, что отходами своими добивает окончательно рыбешку, которая чудом добирается от верховьев до Саратова полудохлой.
Но к чему фельетонность? Ведь очень скоро все будет или хуже, или лучше, зачем же ловить ускользающий момент?
Неделин любил ходить по проспекту имени Кирова, потому что улица эта – молодежная, место встреч, свиданий, знакомств и показа себя друг другу. Здесь своя атмосфера – беспокойная, ожидающая, неуютная для тех, кто пришел сюда без цели. Да еще музыка – из ресторана «Европа», из ресторана «Россия», из ресторана «Русские узоры», из ресторана «Волга» и из того ресторана, который называется просто «Ресторан» (до вечера функционируя как столовая), но люди, не любящие безымянности, назвали его почему-то «Пекином».
Музыка подхлестывает, хочется легкости, праздника, но тебе уже под сорок, в кармане у тебя мелочь, оставшаяся от рубля, выданного женой на обед, повадки у тебя робкие. Однажды Неделину выпала неожиданная премия на работе, тридцать с чем-то рублей, и он решился сходить в ресторан, где не был со времен молодости (а в молодости трижды – два раза на чужих свадьбах и один раз на собственной). Сходить не для того, чтобы покутить – он этого не умел, а просто побыть, посмотреть, соприкоснуться.
Сперва он зашел в «Волгу» – и сразу же испугался зеркального вестибюля и широкой лестницы, устланной красной дорожкой, испугался швейцара. Он понимал, что выглядит глупо: вошел, а не входит, топчется чего-то. Но и выйти сейчас же обратно неудобно, швейцар подумает про него: провинциал убогий, шваль безденежная, а ведь он, между прочим, коренной горожанин, интеллигент в третьем поколении… Неделин подошел к швейцару и спросил спички. Швейцар дал ему спички, и Неделин оказался в еще более глупом положении, он ведь не курил, а значит, зачем ему, собственно спички? Повертев в руках коробок, Неделин похлопал себя по карманам и сказал очень естественно: «Черт, сигареты забыл!» Швейцар, улыбаясь, угостил его сигаретой. Неделин сунул ее в рот, прикурил (пальцы от волнения дрожали), затянулся и – закашлялся. «Посидеть, что ли, в ресторане, что ли, не на что?» – спросил швейцар, какой-то совсем не швейцаристый, добродушный пожилой человек. «Ага», – сказал Неделин. «За трешницу красного стаканчик?» – предложил швейцар. (Тогда это были еще деньги!) Неделин чересчур обрадовался, швейцар повел его в свою каморку, налил стакан гадкого дешевого вина чайного цвета, и Неделину пришлось выпить. Его чуть не стошнило, он поспешно зажевал конфеткой, подсунутой любезным швейцаром, дал ему трешницу и вышел. На улице стало получше, а скоро и совсем хорошо. И в ресторан «Россия» он вошел уже уверенно, бодро, не испугавшись лестницы, которая здесь была еще шире и солиднее, но демократичнее, грязнее – без дорожки. Дождавшись официантки, Неделин заказал, поглядев на соседние столы, то же, что заказывали другие, но принесенную водку пить не стал, он издавна боялся пьяного состояния, у него было предчувствие, что в этом состоянии он сделает какую-нибудь большую глупость. Загремела музыка, появилась на полукруглой эстраде и запела молоденькая голубоглазая девушка, которая показалась очень красивой. Мешало, правда, то, что неподалеку сидела еще одна красавица, совсем другого рода: южанка, смуглая, с черными глазами, в черном атласном платье. Это было слишком для Неделина, он хотел бы, чтобы южная красавица исчезла, чтобы не распылялось внимание, не распалялось воображение – чтобы не раздваиваться. Голубоглазая певица пела наивно и страстно.
Неделину было трудно выдержать этот шквальный напор жизни. Он хотел даже уйти, ничего не съев и не выпив, но тут голубоглазая певица кончила петь и удалилась. Через несколько минут музыканты опять заиграли, без пения, заиграли медленно – для танца. Будь что будет, сказал себе Неделин, выпил большую рюмку водки, торопливо закусил и пошел приглашать южную красавицу на танец. Она посмотрела на сидевшего с ней лысого хмурого человека с усами, тот отпустил. Неделин, сжавшийся, скованный, топтался с красавицей, едва касаясь ее, – и в это время снова запела красавица та, голубоглазая. Неделину хотелось смотреть на нее, он поворачивал партнершу спиной к эстраде, наступил кому-то на ногу, перед глазами возникло принципиальное злое лицо – тоже с усами – и спросило: «Извиняться надо, нет?» Неделин сказал с приветливой хамской улыбкой: «Ну, извинись!» И тут же чьи-то руки схватили его за воротник, поволокли из зала, человек с усами кричал, толпились возле и другие, тоже сплошь усатые, Неделин презрительно говорил: «Цыц! Молчать!» – а его волокли и выволокли из зала, столкнули с лестницы. Он побежал быстро-быстро, чтобы не упасть, ударился о дверь, вывалился на тротуар, тут же выскочила официантка, требуя расчета, денег почему-то не хватило, тут же подоспела милиция.
