Книга Поделись своей правдой - Алексей Евгеньевич Аберемко

явно мучивший всех. Кто – он, не уточнялось, но я понимал.

Худенькая девочка лет восьми с косичками, ковырявшая песок большой сапёрной лопаткой в компании трёх мальчишек помладше, не по-детски сдвинула брови:

– Это детская площадка. Взрослым тут нельзя.

– Что нельзя? – уточнил Малой?

– Ничего нельзя.

– Пошли отсюда! – рявкнул Седой.

Дети встали из песочницы и отошли, но недалеко. Стояли в десятке шагов. Смотрели на чужаков хмуро, но спокойно. Недобро смотрели. Седой шикнул:

– Пошли домой, я сказал!

Дети отошли ещё на полшага, не больше. Из подъезда вышла пара средних лет, явно, в домашнем. Старушка с лавочки у подъезда задрала голову и крикнула во вселенную:

– Михална!

Сверху (вселенная оказалась на уровне четвёртого этажа) пришёл ответ:

– Иду уже!

Через проход между домами просочилось из соседнего двора несколько разновозрастных и разнополых людей. К детям подбежал мальчик, что-то спросил. Девочка с косичками, прикрывшись ладошкой, зашептала ему на ухо. Дети прыснули.

Появлялись всё новые персонажи. Постепенно лавочки во дворе заполнились пожилыми женщинами. Те, что помоложе и мужчины, стояли. Все смотрели на пришлых.

– Пошканали отсюда, – предложил Горбатый, – у фраеров сходняк, походу.

– Самодеятельность выступать будет, – не очень уверенно предположил Малой, может, стрим выложить? Праздник маргиналов. Просмотров наберём.

– Остынь! Нам вшивого в доски спустить нужно. Косяк исправить.

Троица потянулась к выходу со двора. У кустов сирени стояли три мужика и что-то разливали из бутылки в пластиковые стаканчики. Обойти не получалось.

– Пропустите, – буркнул Седой.

Один мужик протянул ладонь, показывая: обожди. Сидящие опрокинули жидкость из стаканчиков в себя, поморщились. Потом тощий с висящей на ключицах «алкоголичке» не по размеру, на выдохе прохрипел:

– Не спешите, – занюхал рукавом, – женщины желают побеседовать.

Горбатый медленно, демонстративно вытащил нож и тут же тяжело осел на бетон двора. Девочка с косичками опустила лопату.

Я проснулся. Странный сон. Мне часто снятся странные сны. Я их потом рассказываю Люське и деду Серёже. Люська хихикает. Дед Серёжа говорит, что у меня в голове всё не так, как у людей. Только не в этот раз. Сейчас он спросил:

– Сколько этажей у домов было в том дворе?

– Ну… четыре или пять.

– Четыре или пять. Не помню.

– Напряги остатки вялых мозгов. Ты говорил, что Михайловна ответила с четвёртого этажа.

Я задумался, вспоминая.

– Точно, с четвёртого. С последнего.

– А дома какого цвета были?

– Облупленного.

– Дебил! До того, как облупились. Может, краска где проступала.

– Серые были дома. С зеленцой. Как лишайник.

– А железная дорога там была?

– Смеёшься, дед Серёжа? Разве дорога бывает железной? Кто её железом класть будет?

– Блин! Довелось с недоумком связаться! Насыпь была? Камни острые, в вал насыпанные.

Голова не вспомнила. Вспомнили руки и колени боль от острых камней, когда я карабкался к ржавой трубе.

– Были камни. А что это значит?

Дед Серёжа как-то сразу помрачнел:

– Значит, значит. Ничего не значит! Хватит лясы точить. Работать пора.

* * *

Хорошо жить не природе. Где плохо жить я не знаю, потому что не помню. Летом со сранья разбудят. Идёшь, пошатываясь и поеживаясь, по свежей росе. Счастливый человек идёт с удовольствием на работу, с удовольствием же и возвращается. А иногда будят, когда сраньё ещё и не наступило. Шутка такая. Смешная. Но некоторым не нравятся мои шутки. Говорят, что я недоумок. А я не недоумок, я дебил. Это и дед Серёжа подтверждает. А Леший не согласен. Говорит:

– Симптоматика не совпадает. Абстрагирование присутствует и логистические связи не потеряны. Иногда его и на философию пробивает. Тут не задержка в развитии, а как будто откат. Я бы перестраховался.

А он знает, потому что доктор. Только ничего не понятно. То ли дело дед Серёжа:

– А я говорю – дебил!

Всё сразу понятно.

Со сна прохладно. Солнце ещё не показалось. Ночь неохотно отдаёт свои права. Луг подёрнут утренним туманом. На краю, у опушки высится изваяние Перуна. Охраняет! Я привычно поклонился до земли. Красиво у нас в Москве! Если бы не был дебилом, стихи бы писал.

Мокрые стебли при каждом шаге бьют по ногам. Из-за этого косари так рано и встают. Трава под тяжестью росы легко срезается, ложится ровными рядами. Потом, когда дневное солнце снимет влагу, стебли начнут гнуться под ударом лезвия, пропуская косу над собой. Вот тогда и домой пора: много не накосишь. Дома тоже работы достаточно: надо накормить-напоить корову. А ещё телёнка Городской Сбор на прокорм выделил, поросят, птицу. Я думал, что правильно говорить: птиц, потому что их несколько: три курицы и петух. Но все говорят в единственном числе. Пусть так и будет. Это, конечно, Люська может делать, но она ленится. Не привыкла ещё. Ну ничего, вместе справляемся.

Была у меня помимо домашних забот и основная работа. Мы с дедом Сергеем делали срубы. Сами пилили, корчевали, вывозили, раскладывали по толщине на сушку. Те, которые раньше были заготовлены, пускали в работу. Некоторые заказывали срубы «в чашу», это когда концы брёвен кладутся в вырубленные углубления друг на друга и выступают по углам избы. Так красивее и надёжнее. Большинству было всё равно, тогда мы ставили сруб «в лапу», когда углы делаются встык. И брёвен меньше уходит, и отделывать легче. А из отходов – дрова. Потому и много, можно в лес барсука не запрягать.

Сегодня много накосить не удалось. Со стороны Москвы послышался крик:

– Виталик! Ви-и-ита-а-алик!

По лугу, задрав полы сарафана и мотая золотистыми косами из стороны в сторону, неслась Люська. Моя девушка! Мне сначала больше нравилось имя Вероника, как у Люськиной подружки. Я как-то Люське так и сказал:

– Поменяйтесь именами.

А она почему-то обиделась. Говорит:

– Я тебе всю жопу отъем!

Я привычным движением потёр шрам на ягодице – память от нашего знакомства. Она тогда ещё спросила:

– Тебе что, Вероника нравится? Она же дура!

– Меня тоже дед Серёжа дебилом называет. И тебя пришибленной, кстати сказать.

При всём уважении, с дедом Серёжей я не согласен. Она хорошая! Когда мы стали встречаться, Люська начала заплетать косы и даже стричь ногти. Не сразу начала, потому что они ей в работе нужны, чтобы горло драть. Не в смысле, кричать, а по-натуральному, чтобы живой крови напиться. И тогда бы мне разодрала, ибо разозлилась очень. На землю меня повалила:

– Тоже умника нашёл, меня судить! Я его сожру когда-нибудь!

– Он тоже обещал тебя убить. Тут у вас ничья, – оповестил я навалившуюся на меня подругу и нежно обнял, – если Вероника дура, то какая ей разница, какое имя носить?

– Заткнись!

Обычно Люська приходила позже. Приносила молока.