Книга Сто имён одной воровки - Леди Ирбис

навыкате, вяло пытался протестовать, но градоначальник быстро, буквально парой слов осадил его, и господин директор сдал ему ключи от театра и отбыл в свой небольшой домик рядом с Рыночной площадью. Кто-то говорил, что ему пригрозили позорным столбом и лишением имущества, а кто-то припоминал, что господин директор, ставивший когда-то спектакли при дворе короля в Виллакорне, не по собственной воле приехал в Вертвейл, а был сюда сослан за то, что позволил себе некие вольности при постановке исторической пьесы, и по той причине любое его противодействие городским властям могло быть истолковано как самое настоящее предательство и измена. Что бы там ни было, да только здание театра в один день превратилось в лазарет, а актёрам, желавшим получать хоть какое-то жалование, предложили остаться в его стенах и помогать лекарям выхаживать солдат.

Ещё одним прискорбным обстоятельством стало противостояние Гильдии Алхимиков Вертвейла городскому совету, к четвёртому месяцу войны грозившее перерасти в настоящий бунт. С самых первых дней гильдия стойко противилась всем распоряжениям градоначальника, желавшего самолично контролировать работу алхимиков, дабы многократно увеличить выпуск очищающих, сонных и кроветворных зелий для армейских нужд, а также — отпускать их по минимальным, едва ли покрывавшим расходы ценам. На все требования благородного господина Маверия Гильдия неизменно отвечала, что подчиняется лишь указам Его Королевского Высочества, а за их неимением — своему грандмастеру, и также неизменно демонстрировала свежие его распоряжения, вызывая у градоначальника вспышки ярости. Дело было в том, что с первого дня войны указом господина Маверия пост королевской почты Вертвейла был закрыт, и по дорогам, ведущим из города, ездили вооруженные кавалерийские отряды, пропускавшие лишь тех путников, которые имели при себе должным образом составленные и подписанные документы. Но гонцы Гильдии Алхимиков оказались людьми сообразительными и весьма быстро нашли кратчайшие объездные пути, через Олений дол и вдоль реки Квенты, так что послания от главы Гильдии они доставляли в срок и без промедлений. В них грандмастер Барий указывал, что алхимикам Гильдии необходимо было всячески способствовать скорой победе славной Тарско-Картийской армии, но от табелей выпуска зелий не отклоняться, и цены на них устанавливать в соответствии с расходами на ингредиенты, которые, как вы сами понимаете, выросли многократно. Правда, в своих письмах грандмастер Барий предлагал градоначальнику обсудить некие «особые условия», на что благородный господин Маверий всякий раз отвечал, что единственные особые условия, которые он мог предложить Гильдии и самому грандмастеру, которого величал не иначе, как «шлюшьим ублюдком, который ещё в младенчестве должен был сгнить в нужнике» — это особо прочные пеньковые верёвки. Градоначальник даже повелел выстроить пять новеньких виселиц напротив вертвейлского отделения Гильдии, но на большее пока не решился, то ли из-за того, что Гильдия грозилась чуть что закрыть все аптеки и алхимические лавки, то ли из-за того, что, по слухам, благородный господин Маверий весьма сильно нуждался в неких зельях, которыми его снабжали алхимики, и особую потребность в тех зельях господин градоначальник испытывал перед встречами с некой давно овдовевшей благородной госпожой, имени которой, правда, никто никогда не называл.

От местных чародеев городской совет также не смог добиться никакой более-менее подобающей помощи. Например, мэйтресс Тиффансоль, эксцентричная и весьма несдержанная на язык пожилая чародейка, отбыла из Вертвейла буквально за пару дней до объявления войны, с личной стражей и своим учеником, каким-то незнатным юнцом, по слухам, фермерским сыном, чародейский дар которого открылся едва ли не прямо в свинарнике. С тех пор мэйтресс в Вертвейле не появлялась, и в городском совете то и дело звучало слово «измена», ибо чародейка славилась своими унимающими боль амулетами, которые пришлись бы кстати в лечебницах. Мэтр Аврелий, чародей столь же пожилой, как и мэйтресс Тиффансоль, уверял городской совет, что если бы чародейка только знала, что начнется война, она ни в коем разе не покинула бы Вертвейл, ибо всем сердцем была предана короне и Тарско-Картийскому королевству. К несчастью, вернуться в город у мэйтресс не было никакой возможности, так как, по словам всё того же мэтра, она вместе с учеником проводила некий важный и трудоемкий ритуал, который ни в коем случае нельзя было прерывать. Правда, злые языки поговаривали, что этот якобы ученик никакими силами, кроме свойственных всякому молодому мужчине его возраста, не обладает, и чародейка держит его подле себя лишь для того, чтобы тот тешил её давно увядшие женские прелести. Сам же мэтр Аврелий может и желал бы быть полезным короне и воюющей армии, да вот только предложить им он мог лишь пояса для облегчения беременности, заговорённые на быстрое зачатие наследника панталоны, зеркала Желаний и некие камни, якобы способные вызывать у женщин буйное и неконтролируемое вожделение. Также мэтр мог предсказать пол ребенка в утробе едва ли не на утро после его зачатия, но и эта способность вряд ли была бы полезной на поле брани.

А ещё именно на четвёртый месяц войны Вертвейл заполонили жители сожжённых дотла деревень и разорённых городков Калантийской республики. По размокшим от осенних дождей дорогам тянулись толпы перепуганных людей, в момент лишившихся своих домов, имущества и мирной жизни. На редких скрипучих телегах, запряжённых тощими волами или издыхающими осликами, везли совсем малых детей да дряхлых стариков, а остальные брели, утопая ногами в жидкой грязи, в надежде найти пристанище в Вертвейле и окружавших его деревнях. Женщины с красными от слёз и дыма пожаров глазами, за грязные подолы юбок которых цеплялись лупоглазые ребятишки, просили милостыни и еды для своих детей, а те, кому повезло сохранить хоть какое-то имущество, меняли кольца, серьги, посуду и одежду на хлеб и плошки каши. Высочайшим королевским указом было велено принимать и всячески помогать несчастным калантийцам, годами изнывавшим под гнётом тирании, да вот только мало кто желал делиться своим кровом и едой с толпами оборванных, голодных, измождённых людей, угрюмо взиравших на хоть и тревожную, но мирную жизнь Вертвейла. Пожалуй, единственными местами в городе, где принимали всех бегущих от войны, были церкви Небесной Длани.

На заросшем травой заднем дворе церкви святой великомученицы Ангелии, что на перекрёстке Стекольной улицы и Кузнечного проезда, под одной из пяти росших там яблонь, стоял мужчина. Вряд ли он знал, что яблони эти весной расцветали самыми первыми в городе, засыпая дворик, истёртые ступени церкви, замшелый каменный забор и дорогу за забором бледно-розовыми лепестками, а осенью позже, чем на всех других яблонях, на них наливались крупные ярко-красные яблоки с сочной, рыхлой желтоватой мякотью. Не знал он и того, что у небесных сестёр, живших в пристройке