Книга Реальная жизнь - Имоджен Кримп

ресницы. У него были чудесные длинные ресницы, загнутые и светлые, прямо-таки девичьи. Но красота эта была холодная. Трудно понять, что за ней скрывается.

Бармен поставил перед нами два бокала.

– Что это? – спросила я. Налито в них было явно разное.

– Попробуйте, – сказал он. – Вам понравится.

Он оказался прав – мне действительно понравилось. Напиток был густой и сладкий, как сироп. Согревал горло.

– Так на чем мы остановились?

– Собирались начать сначала.

– Ах да. Точно. Итак…

Он крутанулся на стуле и оказался лицом к лицу со мной.

– Итак, – повторил он. – А я вас видел. Вы только что пели. Это же вы были?

Я кивнула:

– Да.

– Надеюсь, вы не сочтете меня слишком назойливым. А то лезу к вам с разговорами, нарушаю ваше уединение. Если хотите, чтобы я отстал, так и скажите. Я отстану.

Я промолчала.

Он продолжал:

– Просто хотел сказать: мне очень понравилось. Голос ваш понравился. Вы прекрасно поете. Честное слово, просто прекрасно.

Я засмеялась.

– Вот спасибо! Как это мило.

– Нет, правда. Честно. Я серьезно говорю. Не смейтесь. Как вас зовут?

– Анна.

– Анна, – повторил он. – Я серьезно, Анна. Без дураков. Хотите совсем начистоту? Я и раньше вас здесь слышал. И да – погодите, не перебивайте, – да, я помню, что я вам сказал. Но это точно были вы, я уверен. И говорю вам совершенно искренне – мне понравилось, как вы пели.

Он улыбнулся и пожал плечами. Взгляд у него был пустой и невинный.

– Я уже сказал: я тот еще ценитель. Не особо в музыке разбираюсь. Но, не знаю, что-то в этом есть. В вас что-то есть. Словом – мне понравилось.

Сначала я думала, что он просто потешается, и пыталась придать своему лицу соответствующее выражение, чтобы он понял: я вижу его насквозь, просто подыгрываю. Но он продолжал: «Я уже несколько раз приходил, надеялся вас тут застать. Хотелось снова вас увидеть» – и неотрывно смотрел на меня, глаза в глаза, не бросая украдкой взглядов на мои губы, грудь или ноги, и постепенно я теряла уверенность в том, что раскусила его. Не знала, что делать с лицом. Его голос лился и лился, плавно и убаюкивающе, и я полностью сосредоточилась на его звучании, а все остальное стало ускользать: и чувства, и мысли – все отхлынуло, подобно убегающей волне.

Он между тем говорил о притяжении. О притяжении и химии – как магнит, говорил он, – и еще что-то о магнитах, и о моих глазах – да, точно, о глазах.

– Что-то в них есть такое… – говорил он. – Не могу этого объяснить, но что-то в них есть особенное, мимо чего не пройдешь. Я, конечно, не смогу описать, но оно есть, точно вам говорю.

Тут я заметила, что уголки его губ слегка приподняты и в глазах холодный, жесткий блеск, как у школьника, чей розыгрыш вот-вот раскроется. Напоследок он заявил: «Ваш голос, он, понимаете, он прямо-таки говорил со мной» – и усмехнулся; и тут я ясно поняла, что он надо мной смеется, и мне захотелось заползти под стол.

Я схватила бокал и отвела глаза.

– Что? – спросил он. – Ну что? Я же старался! Так ведь лучше?

– Значительно, – ответила я. – Спасибо.

– Слушайте, я вовсе не хотел вас рассердить. Не обижайтесь!

– Я не обижаюсь. У вас очень хорошо получилось, вы прямо талант.

– Спасибо.

– Я вам почти поверила, – сказала я.

– А кто сказал, что это неправда?

Но его глаза по-прежнему смеялись.

Он принялся рассказывать, в чем заключается его работа, а я слушала, ковыряя заусенец на большом пальце. И чувствовала себя дурой. Он решил, что я тщеславная выпендрежница, и он прав, я сама знаю, что он прав, потому и чувство у меня такое, будто он сунул мне под ноготь зажженную спичку. Я всегда терялась, когда меня дразнили, не знала, как себя вести. Была из тех ранимых детей, которые в слезах бегут к учительнице, стоит кому-нибудь сказать им гадость; которые истово верят, что во вселенной существует высшая справедливость, и убеждены, что людей, совершающих дурные поступки, обязательно настигает расплата.

Его манера говорить со мной доставляла извращенное удовольствие – и вместе с тем боль, как когда расчесываешь до крови комариный укус. Он подтрунивал надо мной, щелкал по носу, объяснял что-то и спрашивал: ну как, соображаете? А я – да – я откликалась, подыгрывала, кривлялась и ломалась, как маленькая девочка, и самой себе была противна, и думала: пожалуйста, ну хоть бы я ему понравилась!

– Что ж, – сказал он, закончив. – Вас не так-то просто разговорить, верно?

– Разве?

Я делала то самое, за что меня ругала преподавательница вокала, – в конце каждой фразы мой голос повышался, и я нервно хихикала. «Поём на опоре! – повторяла она мне. – Расслабься. Не зажимайся».

– Да-да! Вы мне почти ничего о себе не рассказали. В сущности, я только и знаю, что вас легко обидеть. Ваша очередь – расскажите о себе.

– Я бы рассказала, да как-то нечего…

Опять этот смешок – попытка защититься.

– Ну попробуйте!

Я попыталась собраться с мыслями.

Представила, как достаю, разматываю и раскладываю перед ним нити своей ничем не примечательной судьбы, и попыталась угадать: что ему придется по душе? На что он клюнет?

Нет, ни на что, ни на что он не позарится – это я уже понимала. Убого, дешево, не в его вкусе. Прозябание в четырех стенах, на которые даже картины повесить нельзя – краску испортишь; уродливая светлая мебель, какую покупают только в жилье под сдачу – покупают люди, которые сами в этой обстановке жить не собираются. Не могу я все это ему выложить. Как я нахожу длинные волосы Лори в своей щетке, а свою пропавшую одежду – в ее ящиках; и принимаю ванну лишь до тех пор, пока не услышу, как хозяева, супруги П., шепчутся внизу на площадке, – и даже если сунуть голову под воду, даже если открутить кран, все равно их слышно, как будто они в двух шагах от меня, заползли в самую ванну и шипят мне в ухо. Я представила себе, как он пробует на ощупь ткань моих откровений и думает: нет, тонковата, дешевка – и отбрасывает с пренебрежением.

Наши тусовки с Лори. Тут ему тоже смотреть не на что. Как мы с ней шатаемся по всяким лондонским притонам, дешевым барам, чужим гостиным, обставленным такой же светлой мебелью, как наша, – из того же самого каталога. Он в таких местах, наверное, и не бывал никогда. Еще не хватало. А это тошнотворное ощущение в животе, когда я лежу