Книга Кошкин муж - Таня Балер

вы поняли?

Ощутив подступающий рвотный позыв, Люба передёрнулась от отвращения и, бросив:

— Меня из-за тебя тошнит, — обращённое, конечно, не к девушке, а к тому, кто её сюда притащил, пошла в ванную тщательным образом мыть руки. И сегодня она смывала не грязь и микробов, скопившихся за рабочий день, а в первую очередь гадливое чувство от увиденной сцены.

В детстве заставая родителей в компрометирующей позе, уже знавшая, откуда берутся дети Люба, не понимала, чем именно занимаются родители, так как то, чему свидетельницей она становилась, совсем не походило на постельные сцены в кино. Чаще всего в них взрослые целовались в губы, раздевались и ложились в кровать под медленную музыку и с приглушённым светом. Родители девочки занимались чем-то другим, скорее напоминающим борьбу, поэтому только беременность мамы и пояснения старшей сестры заставила шестилетнюю девочку связать виденное наяву с тем, что крутили по телевизору.

Короче, Любовь не считала секс чем-то красивым, а уж тем более секс своего…Тьфу, ты! Какая же мерзость!

— Прости, Люба! Прости меня, пожалуйста, — первой натянув на себя одежду, выбежала из комнаты мужа неожиданная гостья. — Он сказал, что ты будешь на работе и ничего не узнаешь. А если не узнаешь, то не расстроишься.

— Тогда это я должна извиниться за то, что пришла раньше.

— Нет, что ты! Это мы виноваты! Я так сглупила, не подумала, какого будет тебе. Прости меня. И его прости, он просить не будет, потому что глупый и гордый, но очень тебя любит и дорожит, — не затыкалась перепуганная Наденька.

— Хватит дрожать, Надь, ты не виновата. Я мужчина, я тебя позвал, мне и объясняться, — раздался непривычно хриплый (сорвал что ли, пока стонал?) голос.

— Я должна была отказаться, — жалобно протянула эта самая невиноватая.

Любовь понимала, что просто так это оставить нельзя, и какой бы неприятной не была тема, разговор должен состояться.

— Давно вы это практикуете? — спросила она.

— В первый раз всё получилось совершенно случайно. Мы это не планировали, поверь. А сегодня был второй раз, я взяла свой плед, чтобы не марать твоё, то есть ваше постельное.

В случайность Люба не поверила, но теперь хотя бы понимала, чего парочка проигнорировала удобную кровать и расположилась на полу, постелив под себя какую-то тряпку.

Правда, об удобстве кровати она судила только по внешнему виду, ведь никогда на ней не лежала. Ни спящая, ни отдающая супружеский долг.

Игнорируя трясущуюся Наденьку, Люба задала следующий вопрос:

— За что ты так со мной?

— Ой, только не надо тут обиженную девочку включать. Мы все взрослые люди, я у тебя под носом никого не насилую, заставляя прикрывать себя! Разок пошалили, пока тебя не было, ничего страшного не произошло. Успей мы уйти раньше, ты бы спокойно жила дальше, ничего не зная.

— Люба имеет право злиться, это её квартира, а ты, Станислав её… — начала Надя воспитательную речь, будто имеет какой-то авторитет, но была прервана.

— А ты Стасик совсем страх потерял и не ценишь хорошего отношения! Взрослыми нас делают взрослые решения и ответственность за свои поступки, а не то, что ты своё хозяйство готов засунуть в кого угодно и где угодно! — разошлась Люба и последним комментарием не нарочно задела дочку своей тёзки.

Девушка поражённо отступила назад, натолкнулась на стену и, причитая: «Стыдно. Господи, как стыдно!» рванула в сторону входной двери.

И вот Люба вместо праведного гнева уже чувствует вину. В том, что Надя действительно не подумала, а просто развесила уши и заранее дала согласие на всё, она не сомневалась. Девушка то добрая, такая же хорошая как её мама, но уж больно податливая. Считай, безотказная, неудивительно, что её так разводят. Только обидно, что пользуют доверчивую Наденьку не где-то там, а непосредственно в семье Любы, буквально у неё на глазах.

И за что ей всё это? В своём собственном доме (ладно, в квартире мужа) поймала парочку с поличным и даже не может смачно высказаться всё своё негодование, потому что кое у кого слишком тонкая душевная организация, и она от любого слова готова слёзы лить. При такой плаксивости лучше бы дома сидела и вареники с картошкой лепила, а не сверкала своим вареником в чужой спальне.

Но отставим похабщину, Любовь Кошкина выше этого.

— Успокойся, Надя, я тебя не обвиняю. Мы все знаем, кто тебя в это втянул. Не расстраивайся, обещаю, за пределы квартиры произошедшее не выйдет, — сказала она, не удержавшись от замечания. — Но впредь думай о последствиях своих порывов.

— Правда? Спасибо! Прости ещё раз, я ухожу, — сказала девушка, обуваясь, пока Люба удивлялась, как прошла мимо, не заметив чужую обувь.

А потом удивление сменилось яростью, и, задыхаясь от возмущения, она приняла ключи от квартиры и подъезда, которые ей протянула Наденька со словами:

— Забери и спрячь, чтобы соблазна не было.

Люба не удивилась, если бы квартиру занесло паром, что вырвался у неё из ноздрей и ушей. Ей хотелось визжать, топать ногами и кинуться в драку, причём уже неважно с кем именно. И её состояние было замечено, и впервые за вечер последовало хоть что-то мало-мальски напоминающее оправдание.

— Спокойно. Я бы никогда так подло не поступил. Это не дубликат, который я втайне сделал, а запасные ключи. Они висели на крючке в шкафу, — подал голос так называемый «взрослый мужчина», но даже сейчас не смог проявить сдержанность и уважение, добавив. — Их почти две недели не было, а ты не заметила.

— Не делал дубликат, а воспользовался запасными. Как благородно с твоей стороны. А ещё экономно, — отдала ему должное Люба.

А чтобы лучше понять, как возможна ТАКАЯ ситуация и ТАКОЙ разговор, нужно приглядеться к семье Кошкиных.

Сага о Кошкиных

Пётр Алексеевич Кошкин женился на женщине на семнадцать лет старше себя.

Татьяна Ивановна осталась восемнадцатилетней вдовой после войны, отучилась на учительницу и спокойно себе жила, не жалуясь на трудности и одиночество до тех пор, пока её бывший ученик Петя, окончив школу и два года проработав на барже, не посватался к ней, признавшись в любви, отдав заработанное и пообещав, быть хорошим мужем. Татьяна видела, что ученик к ней неравнодушен, не заметить пылких взглядов юноши и не узнать корявый почерк в записках, восхваляющих её красоту, было невозможно, но считала всё это блажью. Два года спустя к ней пришёл уже не мальчик, а молодой мужчина, и она сдалась.

Эту историю знали все родственники, сначала шептались и осуждали, но после рождения дочери и сына и двадцати лет совместной