Книга Имперский сыщик. Аховмедская святыня - Дмитрий Билик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мих тихонько обошел по кругу, дабы получше того разглядеть. Тоже гож собой. Лицо как с картинки писано: нос длинный, глаза большие, даже бабьи, что ли, рот сжат, отчего лицо все серьезное, но благолепное. Вот только бледен уж сильно и лоб в испарине... Понятно дело, коли уж до Поглощения заругались, обратного тут давать нельзя.
А народу все прибывало. Горланили мастеровые, закатывали глаза в отдалении несколько институток, даже господа во фраках сюда прибились. Не иначе, с театру возвращались али еще из мест каких, куда простой челяди входу нет.
Меж тем один из аристократов, что с полицейским чином рядом стоял, подошел к «благолепному», поинтересовался о готовности. Секретарь коллежский, хоть и побледнел пуще прежнего, все же кивнул, вытащил шпагу из ножен и подошел к «Высокоблагородию».
— Клянусь своими предками… — зычно начал рослый красавец.
— Клянусь своими предками, — вторил ему человек в потертом мундире, нагоняя словами противника.
— …что добровольно вступаю в схватку, которая будет идти до полного Поглощения моих магических способностей, — теперь говорили вместе, будто репетировали прежде. — Слово истинно и обратной силы не имеет. Ибо так сказал…
— Дашков Михаил Николаевич, — закончил полицейский чин.
— Меркулов Витольд Львович, — сказал «благолепный» и замолчал.
Народ, вокруг собравшийся, ахнул. Из груди дуэлянтов, точно сердце выскочившее, свет появился. Мих глазами хлопал на диво дивное, впервые в жизни виденное, даже рот открыл. А свет — не тот, что от свечки церковной бывает, а скорее ежели на солнце долго смотреть, то потом перед глазом рябит, — разошелся по двум сторонам да обратно груди противников коснулся. Вот оно что, вроде они обещание друг другу дали, которое магия нарушить не позволит.
Теперь и секунданты даже отошли, руками зевакам машут, бранятся, на дуэлянтов показывая, мол, отойдите от греха. Мих оглобли свои выставил да сделал шаг назад. Многих захватил, под ним толпа заворчала, застонала, однако ж послушалась. И с другого края волнения увидели, тоже отступили.
А господа ходить вокруг стали, шпаги вперед выставили, изучают друг друга. Полицейский чин махнул разок-другой, но «благолепный», что Витольдом назвался, хотя и бедный, все же мастерству боя обученный, оба раза клинок от себя отвел. Ясно дело, что бой тяжкий будет. Ладно, на деньги или другую глупость наживную, — так на самое дорогое, что в жизни есть, — на магию дерутся.
Для аристократа магии лишиться — как крестьянину руки по локоть отрезать. Бесполезным существом будет, как мышь, в крынке молока утонувшая. Слыхивал Мих от отца, хотя редко он о магии рассказывал, что «пустехи», то бишь люди, магии лишившиеся, все одно плохо кончают — стреляются или в петлю лезут. Оно и понятно, это как если бы было — у тебя сегодня все есть, а завтра возьми суму да иди побирайся. Только Поглощение пережить в разы труднее, оно ж все-таки магия. Тяжело к ней привыкают, а отпускает она еще мучительнее.
«Высокоблагородие» перестал ходить вокруг да около, коршуном взвился да пошел клевать противника. Тычет его шпагой то сверху, то снизу, иной раз с боков зайдет. А Витольд (имя какое презабавное, Мих такого слыхом раньше не слыхивал!) в самый последний момент то поднырнет, то шаг в сторону делает, но каждый выпад в сторону отводит. Как только успевает?
Тогда-то чудо и произошло. Полицейский шпагу занес, однако ж бить не стал. Постоял недвижно, чуток всего, и стал исчезать. Сначала пальцы со шпагой пропали, будто ветром легкий дымок сдуло, потом голова погулять ушла, одно тулово осталось. Народ заохал. Кто-то из баб, что послабже духом, закричал, а Мих только подобрался — жутко ему интересно стало. Следом и все остальное тело истерлося. Был человек — и нету его вовсе. На секундантов поглядел — стоят ухмыляются. Ага, значит, не раз такое видали.
Витольд головой крутит, озирается. Пот с него уже градом льет, а он противника ищет. Потом сам затих, стоит, вроде слушает. И тут раз — руку вздернул вверх, и, как по нутру сталь о сталь звякнула, — отбил удар рубящий. А следом как пошел шпагой махать, да ладно бы без делу, так снова отбивается от «Высокоблагородия» невидимого. Сам отступает к стене дома, но не сдается. У Миха даже симпатии в его сторону возникать начали. Вроде низкого чину, магия у него то ли есть, то ли нет ее — а все же бьется, капитулировать (это слово тоже от отца орчуку в наследство досталось) не собирается. А потом, первый раз за все время, ногу вперед выставил, наклонился чутка да шпагу вытянул.
Как то произошло, Мих сам не понял, да только в момент один кончилось все. Стоит Витольд, мокрый как мышь, а на его клинке «Высокоблагородие» наколот. Аккурат из середины спины шпага торчит. Орчук, по глупости своей, за вицмундир сначала переживать начал, это ж сколько рублей на него потрачено! Починить — оно, конечно, можно, но все же видно будет, как искусно ни выправят.
А когда «полицейский чин» оседать начал, тогда уразумел Мих, что ранен он самым серьезным образом, может, даже смертельно. Секунданты тут же подбежали к нему, оттащили в сторону, один за врачом побежал. Но ничего, орчук присмотрелся — жив «Высокоблагородие», даже глаза открыл. Взгляд у него одновременно удивленный и испуганный.
Тут же снова чудо. Словно дух от поверженного пошел, как у человека, что исходится, только тут прямо идет, по направлению к Витольду, победу одержавшему. А тот стоит и впитывает, впитывает. Вот оно, значит, что есть Поглощение!
Острожевский тупик затих, будто и нет тут никого. Стоят мастеровые, крестьяне, рабочие, купцы, институтки, студенты, чиновники, аристократы и молчат, боясь слово сказать. Магия — она штука особая, не дай Боже, мимоходом кого заденет.
Благолепному совсем похудело. Как слепой стал: руку вперед выставил, опору ищет, да все не найдет. Так и пошел на ногах шатающихся, дороги не разбирая, прямо к толпе. Кто закричал, кто отпрянул, только Мих растерялся. А Витольд совсем плохой уже, еле-еле до орчука дошел — да и упал. Кабы не поймал его Мих, так, чего доброго, и расшибся бы, бедолага.
— Вставайте, Вашблагородие, — пробасил Мих.
А тот и не думает отвечать. Висит кулем, сознание потерявши.
Так и стоят. Орчук думает: положить его на землю — вроде как оскорбление. С другой стороны, держать его, пока в себя не придет? Так дел будто у Миха других нет, чем до ишачьей