Книга Одна ночь и вся жизнь - Татьяна Рябинина

у окна, смотрю на мерцающие гирлянды. Смотрю — а вижу то, что уже случилось сегодня. Так отчетливо, как будто прошло не пять часов, а пять минут.

Двадцать раз переспросив, правда ли все в порядке, правда ли отпустило, — точно не врешь? — иду в детскую. Ира сосредоточенно переодевает Барби по имени Нюша. Штук пять вечерних кукольных туалетов валяется рядом. Я никак не могу выбрать платье для себя, а она — для куклы. Тот благословенный возраст, когда это гораздо важнее.

— Мама, не знаю, что Нюше одеть на пьяздник, — жалуется она.

— Надеть, — поправляю машинально. — Запомни: одеть Надежду, надеть одежду.

— Какую Надежду? — удивляется Ира. — Она не Надежда, она Нюша.

— Неважно. Все равно надеть. Мне вот это синенькое нравится.

— Мама, ну ты что? Синенькое ей совсем не идет.

Ирка — тряпичница. Кукольная тряпичница. Не нужны ей никакие другие игрушки, только плюшевый слон Миша и кукла Нюша. Все остальные в количестве миллиона штук пылятся по углам. Миша — ветеран, облезлый, плешивый, многажды зашитый. Его главная рабочая обязанность — спать с Ирой в одной постели. Нюша тоже не молоденькая, два года уже, куклы обычно так долго не живут. Миша одет в спецодежду — пижаму, сшитую бабушкой, а у Нюши платьев столько, сколько у меня не было за всю жизнь. И не будет. Зато в телефоне стопицот закладок интернет-магазинов, где можно купить кукольные шмотки.

— А вдруг она модельером будет? — разводит руками Дарьялов, когда счастливая Ира убегает с очередной кукольной обновкой. — А что? Чем плохо?

— Скорее, она сообразит, что платья интересно надевать не только на Нюшу, но и на себя, — обламываю я. — И вот тогда ты, папуля, взвоешь.

— Не взвою, — блаженно улыбается он. — Я заработал достаточно, чтобы одеть своего ребенка.

— Петр, ты ее балуешь. А аппетиты имеют свойство расти.

— Ирочка, а кого мне баловать-то? Только вас. Ты не представляешь, какое это удовольствие. Ты вот фырчишь, а она радуется.

Да, мой волк нежен и сентиментален. Хотя и скрывает это ото всех тщательно. Но я-то знаю! Он и внука Сережку обожает, даром что видит его пару раз в год.

Совместными усилиями мы с Ирой выбираем Нюше новогодний наряд: вечернее платье из серебристой парчи с «всамделишными» жемчужинами. Она в это верит, а я помалкиваю, потому что сама красила эти бусины лаком для ногтей. Сооружаем кукле парадную прическу — все, принцесса готова к новогоднему балу. Жаль только, кавалера у Нюши нет.

На самом-то деле есть, но сидит где-то в дальнем углу с другими неудачниками. Нюшка у нас барышня продвинутая, с намеком на письку и сиськи. А вот купленный Кен оказался рядовым пупсом без признаков пола. Сняв с него смокинг, рубашку и брюки, Ира разочарованно скривилась:

— Мама, Вова не настоящий, у него писи нет.

Я растерялась, не зная, как объяснить сей прискорбный факт. Попытки моей мамы придумать, что Вова случайно потерял писю по дороге к нам, успехом не увенчались. Кен-Вова был с презрением отвергнут. Дарьялов, которому я рассказала об этом вечером, ржал как ненормальный.

— Да, Ириш, — подвел он итог, вытирая слезы, — настоящие женщины уже в таком возрасте знают, что мужик без члена не мужик.

Оставив Иру рисовать, иду на кухню. Там с утра на вахте мама и домработница Варвара Андреевна, в просторечии Вая, потому что Ира букву «р» еще не выговаривает. Совесть намекает, что не мешало бы им чем-то помочь, но я притворяюсь глухой. Кухня — это совсем-совсем не мое. Юра, второй муж, уходя, бросил зло: «Мало того, что ты стерва, так еще и готовить не умеешь!» И ведь не поспоришь же: и стерва, и не умею. К счастью, Дарьялова не беспокоит ни то ни другое.

На кухне уютно. Бабули за работой болтают под Ивана Васильевича из телевизора, на плите что-то шкворчит, в духовке тоже, а пахнет так, что слюна начинает вырабатываться в авральном режиме. Перехватываю с блюда пирожок, за что получаю от мамы по рукам.

— Иди отсюда, Ирка, — ворчит она. — Не путайся под ногами.

Вот так она меня и в детстве гоняла. Наверно, поэтому я готовить и не научилась.

Утащив еще половинку крутого яйца, иду обратно в гостиную.

Дарьялов спит на диване, укрывшись пледом. Ну вот, и здесь мне нет места. Пойду в спальню, пусть отдохнет, впереди еще ночь без сна. В последние две недели ему постоянно приходилось мотаться между Питером и Выборгом, везде проблемы, все на нервах. Неудивительно, что прихватило. Ничего, впереди длинные выходные, отоспится, отдохнет. А после праздников выгоню его пинками по врачам.

Подхожу, чтобы выключить бра над диваном, и что-то мне не нравится. Что-то такое… заставившее остановиться и вглядеться в его лицо. И вслушаться в дыхание, которого… нет?!

Все обрывается внутри, в глазах темнеет. Зову — не отзывается. Резко трясу головой, ищу пульс на шее. Есть! Редкий, слабый, но есть. Кожа холодная, влажная, бледная, Под глазами темные круги, губы синее. Хватаю телефон — хорошо, что оставила здесь. Вызываю скорую — а дальше все проваливается куда-то в темноту, из которой память выхватывает короткие вспышки.

Что-то спрашивает молодой врач в синей форме. Ищу в пиджаке паспорт, пальцы натыкаются на какую-то коробочку — подарок мне на Новый год? Не до подарков теперь. Носилки несут к лифту, выскакиваю следом, мама в последний момент хватает за руку, заставляет надеть сапоги и куртку. Бегу вниз по лестнице. Забираюсь в машину, сажусь на откидное сиденье, смотрю на лицо под кислородной маской, словно хочу запомнить. Сирена — как будто циркулярной пилой разрезают надвое желудок. Больница, и меня пытаются не пустить.

Меня — не пустить?! Да вы что, охренели тут все?!

— Ждите здесь! — молоденькая медсестра приводит в небольшой холл с продавленным диванчиком. — Только туда не ходите. Там операционные и реанимация. Увидят — и отсюда выгонят. Врач потом к вам выйдет.

Дверь за ней закрывается. Взгляд упирается в круглые часы. Минутная стрелка с цоканьем перепрыгивает с одного деления на другое.

Пять минут шестого… Почти семь часов до Нового года…