Книга Твой последний шазам - Ида Мартин

Но не дождалась. Меня совершенно не интересовала история жизни её родителей, её собственная или обсуждение мужчин.

— Спасибо за коктейль, — я собиралась встать, но женщина неожиданно накрыла мою руку ладонью.

— Ты когда-нибудь была влюблена? Не просто так, а по-настоящему? До разрыва сердца? До Апокалипсиса?

— Без понятия.

— Значит не была, иначе сразу поняла бы это.

Я осторожно высвободила руку и встала. Если бы у меня был ключ от номера, ушла бы сразу, но он остался у мамы.

— Просто хочу предупредить. Тебе ещё совсем мало лет, и ты должна понимать, какие опасности подстерегают тебя в жизни, — в её глазах блестело пьяное безумие. — Любовь — это самое страшное на свете зло. Она приносит страдания и толкает людей на самые ужасные преступления. Любовь — это зависть, ревность и страх. Это всегда потеря себя в другом.

— Ещё раз спасибо за коктейль.

— Никогда не люби, — крикнула она мне вслед. — Любовь убивает.

Я с трудом отыскала маму среди танцующих, увидела её ярко-оранжевый топик и бросилась к нему, как к спасательному кругу.

— Ну, что? — раскрасневшаяся и довольная мама выглядела очень молодой и красивой. — Не надумала развеяться? Последний же вечер!

— Нет. Пойду к себе. Здесь скучно.

— А там что? Опять в телефоне сидеть?

— Спать лягу. Быстрее завтра наступит.

Поднявшись на свой этаж, я сфотографировала длинный пустой коридор с красной ковровой дорожкой и отправила фотку Амелину. Пусть знает, что я не на танцах.

Упала на кровать и несколько минут лежала, остужая мысли.

А потом снова схватилась за телефон.

Но там ничего не было. Ни одного сообщения, даже комментария к фотографии коридора.

Я включила телевизор, сходила в душ, съела оставшийся с обеда несладкий персик, не глядя пролайкала новостную ленту друзей и уткнулась в видео клипы.

Мы ждали. Я — что он сменит тему, он — моих ответов. И в этом молчаливом противостоянии проигравший был заведомо известен, потому что я ненавидела ждать. Ожидание вынимало из меня душу и заставляло совершать необдуманные поступки.

И я почти уже собралась написать, как на экране телефона высветился его номер. Быстро схватила трубку и прижала к уху.

— Костя, ты с ума сошел? Мы же договорились не звонить, — на радостях выпалила я. — Это дорого.

— Ответь честно, ты ему правда не сказала про меня?

— Ты из-за этого звонишь?

— Звоню, потому что завтра встретиться не получится, — голос был тихий и далёкий. — Я сейчас уезжаю в деревню. Ты просила предупреждать.

— Я ничего такого не сделала и не сказала, чтобы вот так психовать.

— Вот именно — не сказала… — он усмехнулся и помолчал. — На самом деле, там с бабушкой что-то. Нужно ехать. Мила позвонила.

По его серьёзному тону я поняла, что это правда.

Мы скомкано попрощались.

С Костиной бабушкой я была едва знакома. Виделись пару раз — крупная, усталая, деревенская женщина. Никакой особой симпатии между нами не возникло. И я знала, что в глубине души Амелин винит её за то, что она позволила матери забрать его себе. Об этом он никогда не говорил, но сама бабушка однажды рассказала.

Мне, конечно, не хотелось, чтобы с ней на самом деле что-то случилось, но то, что из-за неё мы не могли в ближайшие дни увидеться, было очень обидно. Особенно после этой дурацкой переписки и повисшей недосказанности.

В Москве жара стояла посильнее, чем в Испании, и стоило нам вернуться, родители тут же начали страдать, что хотят обратно.

Прошло четыре дня, но Амелин так и не вернулся. Нельзя сказать, что он совсем пропал, два коротких сообщения я всё же получила, однако: «Пока здесь» и «Извини, придется задержаться» — скорее напоминали телеграммы, в которых каждая буква стоила непозволительно дорого.

Это было очень странно и необъяснимо. Последние две недели он писал не прекращая, по поводу и без повода, присылал мемы, картинки, музыку, рассказывал о своих соседях, прочитанных книгах и о всяком другом, из-за чего я слишком привыкла, что он обязан быть в телефоне всегда. Двадцать четыре на семь. Как джин из бутылки. Стоит пожелать, и он тут как тут: "Чего изволите?".

С середины апреля до первых майских праздников мы виделись каждый день: гуляли по улицам и торговым центрам, сидели в фастфудах или кино, но чаще всего зависали у меня дома. Я заканчивала десятый класс и никаких серьёзных экзаменов не предвиделось. Костику же предстояло сдавать ЕГЭ, поэтому мама однажды сказала, что если я не последняя эгоистка, то должна дать человеку подготовиться, ведь у него нет репетиторов и кроме самого себя рассчитывать не на кого.

Пришлось согласиться. Мы стали встречаться реже, однако писать он никогда не переставал. И как бы я себя не успокаивала, какие бы не придумывала отговорки, смутная тревога, начавшаяся с дурацкой подколки про «парня», в которой, в общем-то, и не было никакого смысла, кроме того, что я прекрасно знала, что это его заденет, росла.

Мне приснился сон. Один из самых неприятных, постоянно повторяющихся снов. В этом сне я прихожу в школу в майке и трусах. Сначала всё спокойно, и я ничего не замечаю, но наша классная (почему-то это всегда именно она) поднимает меня перед всеми и отчитывает за внешний вид.

Только тогда я соображаю, что забыла одеться. Мне становится очень стыдно, и я начинаю метаться, пытаясь поскорее уйти из школы, но каждый раз по каким-то причинам не могу.

В этом сне была Мила. Выглядела она, как и в жизни, очень привлекательно: хрупкая, трогательная блондинка с чистой, обезоруживающей, в точности, как у Амелина, улыбкой в пол-лица. Он вообще сильно походил на неё, только глаза у неё были светлые, а у него чёрные, как бездна.

Там во сне Мила искала кабинет директора, но заблудилась в коридорах. Я сказала, что мне нужно поскорее идти домой, а она схватила меня за руки и стала умолять помочь ей. И, хотя я всё ещё слышала за спиной крики одноклассников «голая», зачем-то побежала с ней по бесконечным лабиринтам коридоров и этажей, которых становилось всё больше и больше, а из дверей классов, похожих на номера отеля, то и дело выскакивали люди и при виде меня кричали «голая». Я изо всех сил пыталась натянуть майку ниже, а Мила только смеялась и говорила: «Хочешь, я научу тебя танцевать?». Этот сон никогда ничем не заканчивался. Выход из него всегда был только один — проснуться.

— Вечно тебе нужно всё контролировать, — с упрёком сказала Настя, когда мы сидели с ней на примерочных банкетках в магазине обуви, куда она устроилась на летнюю подработку.

Сидеть в торговом зале ей не разрешалось, но из-за дикой жары посетители не заходили к ним по несколько дней подряд.

Настя давно мечтала о «большой» любви и была уверена, что со мной случилась именно такая, а я этого не ценю. Она вообще осуждала меня за многое: за прямолинейность, за настороженность, за то, что когда мне было плохо, я не жаловалась, что порой не снимала наушники во время разговора и никогда не носила юбок.