Книга До и после - Эмма Миллс

– Девон, – начала она, и мне почудилось, что это говорит скорее Изобель, чем миссис Уэнтворт, – ты вообще хочешь поступать?

Меня ни разу об этом не спрашивали. Университет был частью естественного хода событий. Мои родители рассуждали так: ты рождаешься, потом умираешь, а в промежутке учишься в университете.

– Я не знаю, чем еще заняться, – ответила я.

– Иди служить в армию.

Я поморщилась:

– Не люблю, когда на меня орут.

– Тогда в Корпус мира.

Я издала сдавленный стон, будто придушенная кошка.

– Не люблю думать о других.

– Ну хорошо. – Губы миссис Уэнтворт опять задергались. – Найди работу.

– Просто взять и пойти работать?

– Так многие делают. Некоторые весьма успешные люди не заканчивали университетов.

– Точно. Актеры, например.

– Именно. Езжай в Голливуд. Стань звездой.

– Но я не умею играть. У меня даже роли со словами никогда не было.

– Запишись в театральный кружок.

– Ну конечно. Роль хористки номер двенадцать – моя путевка в будущее.

– Почему нет?

– Во-первых, я не люблю театр. Во-вторых, актриса из меня так себе.

– А в чем ты хороша?

– Не знаю. Кажется, ни в чем.

– Ох, ну как ты можешь так говорить?

У меня не получалось сформулировать ответ. Пришлось прибегнуть к помощи Джейн и ее оборотам речи, которые придают изящество даже неприятным вещам. Она бы сказала, что я отчаянно стремлюсь к уникальности. Поразительный середнячок. Феноменально ни на что не годный. Перед глазами так и маячило слово «УСПЕХ», выведенное крупными буквами. Но что, если у меня нет нужных качеств? Что, если я – обычный лев на заднем плане?

– Каждый человек в чем-нибудь да хорош, – произнесла миссис Уэнтворт, окинув меня внимательным взглядом. – И ты тоже найдешь свое призвание. Знаешь, где появится больше возможностей искать себя?

– В университете?

– Видишь, какая ты догадливая. Это уже кое-что.

Я слабо улыбнулась.

– Из тебя вышел бы отличный студент. Так что не думай, что я отговариваю тебя от поступления. Я просто хочу понять, почему ты собираешься продолжать образование.

– Из-за родителей, – ответила я.

Она могла бы и сразу спросить.

– Хочешь уехать от них?

– Скорее не хочу, чтобы они меня убили.

Губы миссис Уэнтворт особенно сильно затрепетали.

– Нужно, чтобы ты сама проявляла инициативу, – сказала она, убирая сочинение в мою папку. Больше в ней ничего не было, если не считать помятой открытки из Ридингского университета, которую я показала миссис Уэнтворт на нашей первой встрече. – И поработай над сочинением. Можешь хоть всю свою жизнь описать.

Я снова скривилась.

– Ладно-ладно, не буду забегать вперед. Хорошего тебе дня, Девон.

– И вам, – ответила я и вышла из кабинета.

Я брела к футбольному полю и думала о нашей встрече с миссис Уэнтворт – в основном о сочинении, странице из истории моей жизни. Я представляла, как пишу о службе в Корпусе мира от лица гуманистки Девон, преодолевающей джунгли и пустыни, готовой жертвовать собой во имя счастья других. Кроме хороших оценок в приемных комиссиях ждут именно такого бреда – впечатляющих историй, брызжущих оригинальностью, зажатых между средним баллом аттестата и оценками на вступительных. Сколько часов волонтерства на твоем счету? И скажи нам точно, когда и как свершилась твоя головокружительная победа над превратностями судьбы?

Казалось, что я в жизни не сделала ничего стоящего. Не испытывала страданий. Не праздновала победу. Обыкновенная семнадцатилетняя девочка из семьи со средним достатком, всю жизнь умудрявшаяся оставаться незаметной. Нужно было как-то преодолевать собственную посредственность.

– Что, кружок студентиков отпустили пораньше?

Куда бы я ни шла, Фостер был тут как тут.

До этого лета мы с двоюродным братом виделись каждое четвертое Рождество или что-то вроде того. Они с семьей жили в Калифорнии, мы – во Флориде, и меня это вполне устраивало. Приемлемая доза Фостера. Но теперь все изменилось, Фостера в моей жизни стало многовато, и иногда было сложно с этим мириться. Он швырнул свою сумку на землю и плюхнулся рядом со мной на трибуны.

– Что, кружок дебилов отпустили пораньше? – передразнила я.

Он пару мгновений просто смотрел на меня, а потом сказал:

– Вот это шутка. Заменила «студентиков» на «дебилов». Умно.

Я перевела взгляд на поле – отчасти оттого, что не хотела отвечать, отчасти оттого, что началась тренировка. Я обожала наблюдать за тем, как ребята разминались. Больше всего мне нравилось, как они хором кричали «раз-два-три-четыре», прыгая с поднятыми руками. Из-за экипировки было сложно рассмотреть лица, но Кэса Кинкейда ни с кем не перепутать: он всегда халтурит во время разминки.

Фостеру Кэс не нравился. А мне не нравился Фостер. Наверное, стоило его пожалеть: общаться и вообще вести себя более-менее по-человечески он не умел. Если бы мне вздумалось разнести по щепочкам наш дом, Фостер, скорее всего, и бровью бы не повел – стоял бы себе на тротуаре и переключал треки в айподе.

– Чему научилась в кружке студентиков?

– Хватит его так называть.

Не то чтобы «Дорога в университет» звучало круче.

– Хватит называть мой кружок кружком дебилов, – парировал Фостер.

По иронии судьбы, кружок Фостера, «Будущие прогрессивные ученые США», как никакой другой попадал под определение «кружка студентиков» – клуб юных гениев, которые два раза в неделю собирали роботов и зубрили знаки после запятой в числе пи. Наверняка все они, еще учась в средней школе, могли поступить в большее количество университетов, чем я – в старшей.

Ребята на поле перестали считать и перешли к следующему упражнению. Фостер проследил за моим взглядом, направленным в основном на Кэса.

– Тебе не кажется, что бегать за ним – довольно глупо?

Я пропустила вопрос мимо ушей, но уши навострила.

– Все время торчать где-то поблизости, постоянно ждать его… – продолжил Фостер, ерзая и подпрыгивая на сиденье, как слишком туго натянутая резинка.

– Что в этом глупого?

– Ну он-то за тобой не бегает. Тебе разве не хотелось бы, чтобы парень за тобой бегал?

– Он мне не парень. Мы друзья.

– Тогда почему вы всегда запираетесь, когда он приходит?

– Чтобы ты не вошел.

– Чпокаетесь там, небось.

– Нет! – Я грозно посмотрела на Фостера. Зуб даю, он самый костлявый и самый незрелый четырнадцатилетний мальчишка во всей Флориде. Может, и во всем мире. – Нет. Никто ни с кем не чпокается.