Книга Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Такие дифирамбы казались несколько преждевременными: еще в ноябре ходили слухи, что Джеймс собирается начать процедуру банкротства. Но Ротшильды в самом деле уцелели. Теперь мы знаем, как они этого добились. Кроме того, можно понять, почему в свое время их спасение казалось почти чудом.

Безмятежность и порядок

Еще одно важное отличие 1848 г. от 1830-го заключалось в том, что в 1848 г. у Ротшильдов не было дипломатического влияния. Хотя они постоянно опасались войны в Европе, почти весь 1848 г. они были слишком заняты собственными финансовыми проблемами, чтобы играть привычную для них роль в политике великих держав. Когда австрийское правительство попросило Соломона помочь «покончить с итальянскими трудностями», послав «члена вашего дома, чтобы начать переговоры с этой целью от имени австрийского правительства», младшие Ротшильды не желали принимать в этом процессе никакого участия. Как выразился Майер Карл: «[П]о моему мнению, нам не следует вмешиваться в политику, потому что, как бы [все] ни обернулось, все удары достаются арлекину, а арлекин — это мы. Кроме того, я не верю, что Ломбардия что-нибудь заплатит Австрии. Итальянское дело возбудило слишком много сочувствия, чтобы любое решение не было враждебным интересам Австрии. Кроме того, все скажут… что мы бог знает сколько на этом заработали. Люди привыкли думать, что Ротшильд ничего не делает без выгоды для себя».

Ансельм и его кузены радовались, узнав, что Радецкий «задал хорошую взбучку» пьемонтской армии при Кустоцце. Однако, почти не имея вестей о дипломатических намерениях Австрии, они решили, что Австрия откажется от большинства своих итальянских территорий. Хотя Джеймс со временем понял, что Бастид, новый французский министр иностранных дел, не в восторге от объединения Северной Италии и потому усилия Палмерстона в этом направлении едва ли увенчаются успехом, его племянники еще некоторое время считали, что Ломбардия и Венеция сумеют купить себе независимость: как писал Энтони, «вопрос лишь в деньгах». Их источники информации в Германии оказались немногим лучше. Майер Карл, похоже, ожидал, что Фридрих-Вильгельм IV примет германскую корону, когда в марте ее предложил парламент Франкфурта, и, что еще невероятнее, что это поможет Австрии и Пруссии «работать дружно». (На самом деле он презрительно отверг то, что назвал «короной из сточной канавы» и «собачьим ошейником».) Лишь в конце февраля 1849 г. Ансельм начал получать некоторую достоверную информацию об австрийской дипломатии, которую его отец так долго воспринимал как должное. Вскоре он последовал примеру Соломона и с воодушевлением перешел на сторону Шварценберга во второй войне с Пьемонтом — возможно, смену взглядов укрепило возвращение его отца в апреле.

На практике Ротшильды, конечно, не могли надеяться, что будут оказывать серьезное политическое влияние, пока они оставались слабыми в финансовом смысле. В конце концов, традиционный рычаг влияния Ротшильдов основывался на предоставлении займов. Но весь 1848 г. британские Ротшильды пользовались своим новым преимуществом над континентальными домами для того, чтобы накладывать вето на многочисленные предложения о займах послереволюционным режимам в Австрии, Венгрии, Риме, Ломбардии, Пруссии,

Бадене и других местах. Как ни странно, похоже, что Соломон предлагал ссудить деньги, чтобы позволить венграм покупать ружья в Англии, — и это несмотря на его сетования из-за распада империи Габсбургов! Только в конце сентября возобновились более или менее «обычные дела», хотя разговоры о предоставлении займа Австрии оказались преждевременными. Трудность состояла в том, что революция не хотела ложиться и умирать. Стоило «красным республиканцам» потерпеть поражение в Париже, Вене и Берлине, как революция снова вспыхнула в Италии. Стоило победить революцию в Италии, как она в последний раз возродилась к жизни на юге Германии.

Пока сохранялась политическая нестабильность, Ротшильды сдерживались. В марте, когда австрийское правительство обратилось к Ансельму с предложением о займе в размере 60 млн гульденов, он осторожно отверг его как «большую ерунду» и «глупый прожект». В следующем месяце, когда муниципалитет Парижа попросил у Джеймса заем в размере 25 млн франков, он «отказал и повторил три раза, что не желает вести каких-либо дел». Отказы отражали в первую очередь невозможность решить, как поступить с Венским домом, который, даже после искусной спасательной операции, проведенной Ансельмом, все еще был должен Франкфуртскому дому громадную сумму в размере 1,7 млн ф. ст. Его долги Парижскому дому были немногим меньше. И только летом, после ряда встреч главных партнеров (включая общий «конгресс» весной во Франкфурте), решено было сохранить Венский дом, списав почти все его долги. То, что лондонские партнеры желали ограничить своих дядей, становится очевидным из замечания Альфонса, что «истинной целью» «конгресса» «должно стать изменение основ нашего дома и, при всем уважении к Лондонскому дому, освободить их взаимно от солидарности, несовместимой с политической обстановкой и пылкостью первого поколения. Нашему доброму дядюшке [Амшелю] невыносима мысль о сокращении нашего состояния; стремясь воссоздать его в прежнем объеме, он, не колеблясь, ввергнет нас в рискованные предприятия».

В обстановке недоверия, вызванной кризисом 1848 г., весьма симптоматично, что лондонские партнеры начали проводить различия между письмами, которые они показывали дядьям, и теми, которые они оставляли при себе. Учитывая, что до тех пор циркуляция личной переписки была поистине источником жизненной силы их союза, предложение было поистине революционным — хотя невозможно знать наверняка, как далеко зашли лондонские партнеры в этом направлении, ведь огромная часть их переписки была утеряна или уничтожена.

Политическое влияние Ротшильдов умаляли еще два дополнительных фактора. Во-первых, их отношения с Палмерстоном оставались, как всегда, слабыми. Шарлотта в 1848 г. осуждала политику Палмерстона, называя ее «смехотворной». Вероятно, Лайонел разделял взгляды жены; судя по всему, в то время Ротшильды и Палмерстон почти не общались. По мнению Ната, «любая перемена в министерстве иностранных дел будет улучшением по сравнению с Л-дом Щалмерстоном]»; такой взгляд «совершенно» одобрял его дядя Джеймс. Бетти считала Палмерстона «злым гением, который повсюду изрыгает огонь и прячется за политическими марионетками, которых он умело расставляет у парадной двери». Более того, Ротшильды как будто больше основывали свои суждения о политике Великобритании на том, сколько страна тратит на оборону, чем на сведениях из первых рук, от надежных источников в министерстве. Возможно, дело связано с тем, что Лайонела в то время занимал вопрос еврейского представительства в парламенте. Во-вторых, они просчитались с определением политического будущего во Франции. Джеймс переоценил выносливость «почтенного, умеренного» республиканства. Решив, что Кавеньяк и его коллега генерал Николя Шангарнье (сочетавший командование Национальной гвардией с должностью военного коменданта Парижа) останутся ключевыми фигурами нового режима, он постарался войти к ним в доверие. Участились его встречи с Кавеньяком и другими министрами, на которых обсуждалась международная политика Франции. «Нашего маленького друга» Шангарнье приглашали на охоту в Ферьер; он часто бывал у Ротшильдов на званых ужинах. Отношения стали настолько близкими, что посол Австрии в Париже распространял слухи о «сердечных чувствах» Шангарнье к Бетти. Как оказалось, Джеймс поддерживал неудачника, хотя причины такой поддержки вполне понятны. Альтернативой двум генералам был Луи Наполеон Бонапарт, племянник бывшего императора.