Книга Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Не всех убедили заверения Джеймса в том, что на карту поставлена его «финансовая жизнь». Прекрасно демонстрируя влияние «социализма» даже на финансовый сектор, клерки в банке «Братья де Ротшильд» выразили протест, когда Джеймс оправдывал снижение их жалованья на том основании, что «у меня сократились операции». «Да вы ничего не потеряли, — заявил один из протестующих. — Вы богаче, чем кто бы то ни было, и мы не согласны [со снижением платы]». Зато Джеймсу удалось купить себе драгоценное время. К тому времени, как государственная комиссия приняла решение в пользу выкупа государством концессий у компаний, шла третья неделя мая. Всего через месяц политическая обстановка в Париже изменилась. «Июньское восстание» (22–28 июня), по всей видимости, спонтанный мятеж рабочих, было жестоко подавлено войсками под командованием генерала Эжена Кавеньяка.

Маркс поставил горький диагноз «Июньскому восстанию» и его последствиям: он писал, что «буржуазия» в целом объединилась с авторитаризмом и милитаризмом, чтобы раздавить пролетарскую революцию. По контрасту с революцией 1830 г., однако, Ротшильды почти ничего не сделали, чтобы способствовать восстановлению «порядка» (как они почти ничего не сделали, чтобы способствовать разрешению различным дипломатическим конфликтам революции). Наступление Кавеньяка они всего лишь приветствовали — причем осторожно. Более того, они недвусмысленно избегали помогать ему: Джеймс отправил Альфонса во Франкфурт, чтобы тот не ввязывался в драку, что непременно произошло бы, если бы он остался. Таким образом, внешне наведение «порядка» военным путем казалось deus ex machina. То же самое происходило в Неаполе, где Фердинанд в августе распустил парламент и успешно вернул себе Сицилию; то же справедливо и для Вены: в начале ноября Виндишгрец начал артиллерийский обстрел города и вынудил революционеров сдаться.

И все же Ротшильды умели удержаться на плаву при смене политических течений. Реконструкция республиканского режима при Кавеньяке предоставляла идеальную возможность не только для того, чтобы похоронить проект национализации железных дорог, но и для того, чтобы реструктурировать долги Северной железной дороги государству и разрешить вопрос с долгом 1847 г. Позже утверждали, что правительство именно тогда подняло Парижский дом «со дна» — к большой досаде внуков Джеймса, которые упорно отрицали, что их банк когда-либо зависел от вмешательства государства. Слова «поднять со дна» вводят в заблуждение, и все же в них есть доля истины, как и в обвинениях правительства задним числом, которое якобы проявило излишнюю щедрость. В целом Джеймс занял тогда позицию, которую предсказал Бальзак за несколько лет до того: позицию важного должника, который столько должен своим кредиторам, что они не могут допустить, чтобы он обанкротился. Боясь, что иначе Джеймс не сможет возобновить выплаты казначейству, правительство считало себя обязанным изменить условия займа 1847 г. Его решение вполне можно понять: угрожая правительству гибелью «курицы, которая несет золотые яйца», Джеймс косвенно угрожал крахом финансовой системы Франции. Как предполагал в то время Мериме, финансовое положение правительства было «дьявольским»; крах «Братьев де Ротшильд» еще больше ухудшил бы его.

Гораздо легче было работать в сотрудничестве с «бароном». Поэтому Лайонел, приехавший в Париж в июле, застал Джеймса, как в старые времена, уединившимся с министром финансов. Он был «теперь в большом фаворе, а поскольку ни один другой банкир или человек с деньгами или положением не вышел вперед и не предложил свои услуги, к нему, естественно, относятся весьма почтительно». Однако средство, к которому прибег для достижения цели новый министр финансов Годшо, — конвертировать трехпроцентные облигации 1847 г. в пятипроцентные, — возможно, было сверхщедрым, поскольку в конечном счете с его помощью убыток в размере 25 млн франков превратился в прибыль в размере 11 млн. То, что Годшо был евреем (как и Кремьё, еще один умеренный республиканец, связанный с Джеймсом), лишь внушало радикалам подозрения в сговоре с целью помочь Ротшильду. Более того, Джеймс, возможно, преувеличивал опасность собственного финансового краха, чтобы минимизировать убытки в связи с займом 1847 г. Хотя Ротшильды и не состояли в сговоре с Годшо, они считали его «ни в коей мере не практичным человеком», который «разбирался в бирже не больше, чем человек с луны [так!]».

На самом деле еще до «Июньского восстания» положение Ротшильдов постепенно стабилизировалось в течение по крайней мере месяца. Уже на последней неделе мая Шарлотта могла подтвердить свою веру «в светлое будущее Европы и Ротшильдов». Приехав в июне во Франкфурт, Нат увидел, что Амшель еще злится на Лайонела, но в финансовом плане все вполне стабилизировалось. Баланс составлял по меньшей мере 26 млн гульденов; кроме того, имелись резервы слитками на 400 тысяч ф. ст. Более того, английские Ротшильды пришли в изумление, узнав, что Амшель продает Венскому дому серебро, которое он всего за несколько недель до того получил от Лондонского дома. Еще одним признаком нормализации стало серьезное возобновление переговоров о новом контракте на ртуть с Испанией (где все более серьезную угрозу представлял Бэринг). Это совпало с взволнованными сообщениями от Давидсона об открытии новых месторождений серебра в Чили и Перу, которые, по его мнению, скоро взорвут рынок ртути. В августе у Джеймса, Лайонела и Ансельма дела вполне наладились — теперь они составляли доминирующий триумвират в семье, — и они встретились в Дюнкерке, чтобы инвентаризировать общие счета. Однако лишь некоторое время спустя тем, кто не входил в семью, стало очевидным, что Ротшильды выжили. Когда радикальная газета «Набат трудящихся» в августе посвятила передовую статью этой теме, тон статьи был ироническим; однако в призыве к Джеймсу одолжить свои сказочные финансовые ресурсы делу республики угадывается даже восхищение: «Вы — настоящее чудо… Несмотря на законное большинство, Луи-Филипп пал, Гизо исчез, конституционная монархия и парламентские методы полетели за борт; однако вы непоколебимы! Где Араго и Ламартин? Им конец, а вы выжили. Банковские короли переживают процесс ликвидации, их конторы закрываются. Шатается земля под ногами крупных промышленных и железнодорожных магнатов. Акционеры, купцы, фабриканты и банкиры гибнут вместе, как большие, так и маленькие; вы один среди всех этих развалин остаетесь нетронутым. Хотя ваш дом ощутил первые толчки в Париже, хотя действие революции преследовало вас от Неаполя до Вены и Берлина, вы остаетесь непоколебимым перед лицом движения, которое затронуло всю Европу. Богатства уходят, слава разрушена, владения разбиты, но еврей, монарх нашего времени, сохранил свой трон… И это не все. Вы могли бежать из нашей страны, где, выражаясь библейским языком, горы прыгают, как бараны. Вы остаетесь, объявив, что ваша власть не зависит от древних династий, и вы отважно протягиваете руку молодым республикам. Не убоявшись, вы храните верность Франции… Вы не просто государственный деятель, вы — символ доверия. Сейчас не время, чтобы банк, это мощное орудие среднего класса, вершил людские судьбы? Не став министром, вы остаетесь просто велич[айшим] дельцом нашего времени. Возможно, вы работаете еще дольше, чем раньше, и ваша слава — а вы неравнодушны к славе — еще возросла. Приобретя корону из денег, вы достигнете… апофеоза. Неужели вам это не нравится? Признайте это достойным поводом, и когда-нибудь Французская республика предложит вам место в Пантеоне!»