Книга Воспоминания - Анастасия Цветаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее: о визе мельком слыхала, что она будто бы оплачивается здесь. О цене визы тоже сейчас напишу друзьям, едущим за границу Нет, позвонила им по телефону Узнала, что за визу они платили здесь. Цены не узнала, – каждая страна имеет другую цену О цене визы в Италию Вам тоже сообщит Борис Михайлович.
Кажется, деловое – все. Куда слать мне “Детство”? Лучше всего – на Музей. Напишите мне, о чем – “Сорок лет”. Кончено ли, вышло ли. Если есть “Фома Гордеев” или что-либо из старого – была бы счастлива получить.
Перечитываю Ваше письмо: “И еще несколько разных «и»”. “И хотя Вы пишете, что Вам будто бы 32 года, но восхищаетесь как институтка”. Я прочла внимательно, и включив это “и хотя” в разряд разных “и”, искренне сочувствую Вашему недовольству “Широкко”, плохой пьесой, и моим институтством. Я бы точно такие писала бы кому-нибудь младшему! Я знаю отца, который на романтически-трагичное письмо сына, что он находит лишь одно достойное в мире: броситься с Исакиевского собора – ответил: “Почему так невысоко? Надо поискать повыше. Наверное, есть тут какое-нибудь такое здание”. А Вы боитесь, что я пойду босая по снегу, который не сумел простудить даже институтку! Отослав Вам столько длинных писем, не смею Вас утомлять. О Честертоне совершенно согласна. В нем есть пошлость. Но “Человека” его – люблю (Честертон. “Человек, который был Четвергом”). О Келлермане же – Вы “Туннель” читали? Это изумительная по простоте и сердечности книга. Пожалуйста, ответьте мне о ней. Прозу (“Детство Люверс”) Бориса Леонидовича я тоже люблю больше, чем стихи.
Бесконечно радуюсь встрече, но еще мало верю ей. Так привыкла, что мечты рушатся. Как я буду счастлива увидать Вас!
Высылайте с визами – вызов с Вашей заверенной подписью: что приглашаете Вы. Что Вы думаете о Марсель Пруст? A la recherche du temps perdu (“В погоне за утраченным временем”). Можно ли лечить бронхиальную астму и лечитесь ли Вы?
«Письмо от, примерно, середины VII.27.
…Несколько часов назад я проводила на вокзал Бориса Михайловича. И – необычайно мне весь вечер. Он сейчас едет к Вам. Я ужасно за него счастлива! Мой отъезд еще далек. Сегодня, со всеми бумагами, мое дело о выезде к Вам подано мной в АОМС, ответ дают на 10-й день, а там еще визные дела промежуточных стран – надо считать, 2 недели, – начало августа. Моего отпуска начало пройдет здесь – так жаль! Но я не об этом. Как было удивительно, чудесно, как голова с плеч – стоять, добежав, в унисон с поездом, до последнего шага перрона – состязание, как в молодости, встарь! – и в густом стуке сердцебиения и колес видеть, как уносятся вагоны (мелькнул в окне профиль Екатерины Павловны, милый (я ее очень люблю! с детства, ведь с моих 11 лет, в Ялте – Марине было 13, и она тайком ходила на собрания, где бывала Е.П.), поезд точно обрезало торцом последнего вагона, серебряно хлынули рельсы – точно бросили тебя с высоты, – или только родился, что ли? – тихо слезы к глазам! Застенчиво перед силой факта (Вы это знаете, – знаю…) – и до дна чистое, вдруг, нутро. Голая чистота волнения, беспомощная в своей строгости. Стояла, ветер дул, было сладко от благодарности жизни. Зачем так щедро дает? Я ее и так люблю… И еще поражает! Чувство неловкости перед жизнью. Правда, это было коротко. Пять минут спустя тихо шла с вокзала, считая, хватит ли на трамвай, – и еще раз вглотнутое, властное как дыхание, чувство: неверно живу! Проще, чище! Спешка, дела, суета, все сгинуло, отъезд как ножом разрубает все! И всегдашнее: ведь будет отъезд (и какой! Каждому – Смерть… В юности – очень боялась.). И весь вечер сегодня тих, – суп варила, и то кротко. И убирала. Да, если очень подумать, очень дочувствовать – смерть это очень хорошо. Только так непомерно огромно, что едва хватает сил обозреть. Переживать ее, верно, очень трудно: уж так встать во весь рост надо, что – жилы на части. А – надо. Как уважает человека жизнь, что преподносит ему смерть: требованье справиться, расчет на величие духа, приказ. Прекрасно.
Варю обед, а в окно – 10 лет не слышанный мотив. Есть песня – я ее очень любила в детстве – “Вернись в Сорренто” – и я ее не слыхала ровно 10 лет! Надо же было ей зазвучать именно сегодня! Я это приняла как предзнаменование. Пишу, и не покидает меня насмешливое состояние, в котором Вы, вероятно (ну, не насмешливо, чуть вбок, иначе), читаете мое письмо. Все тот же упрек в “восторженности”, я его чую, макая перо. И мне от него – тесно! Не потому, что я, действительно, восторжена (это бы еще полбеды – такие вещи с годами проходят), а потому, что я очень аналитический и спокойный в душе человек, но разве непременно надо брать слова совсем уже вялые – чтобы писать о большом? Ведь есть же большое! Рожденье, смерть, вот встреча Вас и Б. М-ча – по-моему, я очень сдержанно пишу.
Да даже если б я писала более “пышно” – слова, ведь, это “ходули” (по Ницше), нужные для того, чтобы не дать заметить длинных ног наших… Те три минуты на перроне настолько сильнее, чем все, что я о них напишу! Вот мое “оправдание”. Я живу убого на время и силы, мечтала бы планировать каждые полчаса, я не понимаю отдыха, я люблю только распределение дня, редко хожу в театр и на литературные вечера, часто тоскую в обществе – еще будете меня упрекать за обратное, чем “восторженность” (столькие уже упрекают! и, может быть, правы) – но есть мировая струя подлинного волненья, в отзвуке на которую себе нельзя отказать, нося титул “оптимиста” (глупое слово!).
Ваше бытие. Ваша дружба с Б. М-чем, Ваши книги – в этой струе. И настойчиво, хоть кротко, прошу: не упрекайте меня (всерьез) в “восторженности”. Мне будет обидно – непонимание от Вас. Вечная тоска не быть понятым и приучила меня к самозащите. Это дурная привычка, я знаю. Простите меня.
Екатерина Павловна ехала с Борисом Михайловичем до Минска. Когда Б.М. будет дарить Марфиньке куклу, заказанную им мне, помните: от шпаги, им, кажется, смастеренной вопреки моим увещаньям, – я отрекаюсь. И надеюсь, что Макс и его жена шпагу ей не дадут. Читаю “В людях”. Как я люблю Вашу жизнь. Ваше обхождение с чертежом привело меня (опять!) в восторг и умиление. Спасибо за “Детство” и “Людей”.
«29 июля 1927 г.
Ночь. Завтра я получаю – сказала Екатерина Павловна – разрешение и тогда дня через 2–3, кончив с билетом, транзитными визами и пр., – трогаюсь в путь. Очень мало спала последнее время, потому – немного бредовое состояние. Сын, которого отправляю к родным на дачу, торопится кончить недопроработанные за зиму темы по обществоведению. Сейчас – шьет (странная способность!) – вышивает (14 лет мальчик) подарок знакомому мальчику 7 лет – “Красную Шапочку” с тщательно задумчивым волком, золотыми птицами, яблоками и атласным лесным прудом (н е аппликация, и все – по-своему, сам). Работает медленно, а гоню спать – не хочет: – надо успеть к сроку – вечером без меня, подозреваю, читал “В людях”: странно оживляется при именах героев.
Соседи уже спят. Живем сурово, по часам, но периодически не хватает дня кончить дела (без меня запоем читает об открытиях и приключениях, а потом, спохватясь, поздно садится за сочинение о крепостном праве, мне, лукаво: “Вы же пишете письмо? Ну и я допишу!”). Кончила “Детство”. Печально, просто и удивительно, как сама жизнь. Дочтя, лежала. Очень болела голова.
