Книга Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Эй, Банцзы, голова садовая,[275]чего, мать твою, смеёшься? — зыркает на него Люй.

— Завтра принесу пару бронзовых колокольчиков, тётушка, — отвечает тот.

— На кой ляд мне твои колокольчики?

— А на титьки себе наладишь! Махнёшь молотом — и зазвенят.

— Тебе ли смеяться! — сплёвывает она. — Зелен ещё, жизни не видал. Приноси, приноси свои колокольчики, не принесёшь — шкуру спущу, ублюдок мелкий.

Всякий раз, когда изделие обретало форму, прежде чем опустить его в воду, Люй ставила клеймо в виде цветка сливы там, где его труднее всего стереть. Это фирменный знак семьи Шангуань и торговая марка изделий, вышедших из их горна. Любая железка с этим знаком была какой-то особенно прочной, ей не грозил износ. А если требовался ремонт, её тут же заменяли. Фирменное изделие семьи — серп — так и называли — шангуаневик. С виду непритязательный, закалки он был доброй, не гнулся и не ломался. Заточен так, что впору голову брить. Дело семьи процветало, деньги текли к ним рекой, особенно в урожайный год.

Конечно, давались эти деньги нелегко. А ну постой день-деньской у огнедышащего горна, когда несколько потов сходит, а на драной одёжке выступает соль. В этом ожесточённом соперничестве за первенство в махании молотом большие груди свекрови стали гибкими, как многократно закалённая сталь, хоть вокруг пальца наматывай. Лучше всего у неё получалось определять время закалки. Даже если заготовка обработана отлично, стоит только не выдержать время закалки — и всё, её можно выбросить. Тут важен опыт, чутьё. Причём, наверное, чутьё — главное. Как говорила Люй, у изделия доброй ковки и дух приятный, когда опускаешь его в чан с водой закалиться. При этих словах она прищуривалась, на лице появлялась еле уловимая нежность. Клубами поднимается пар, шипит вода в чане, и не разобрать, что издаёт этот звук — вода или металл. Вместе с паром поднимается и разносится по проулку сладковатый металлический привкус.

Народ судачил, мол, мужчины Шангуань под бабой, равно как и Юй Большая Лапа. Но эти заправлявшие в семьях женщины были абсолютно непохожи. Шангуань Люй — высокая, дородная, силищи хоть отбавляй, а тётушка худенькая, тщедушная, глазки быстрые, руки ловкие. Люй как заговорит — за версту слышно, гудит, как церковный колокол; у тётушки голос высокий, похрустывает, как редиска под острым ножом.

Не раздуваемые мехами языки пламени в горне уже не гудели и походили на куски жёлтого бархата, мирно курились угли. Шоуси зевнул. Всё у него было маленькое — и нос, и глаза, и голова, и руки. Трудно было поверить, что его выродила Люй, этакая кобылица, которая часто вздыхала: «Коли семя негодное, то и земля даром что плодородная». Она поднесла к носу последний серп и принюхалась, словно так могла определить качество. Затем бросила его на землю и устало сгорбилась:

— Ужинать давайте.

Будто рядовой, получивший приказ от генерала, урождённая Лу торопливо забегала на маленьких ножках в дом и обратно. Ужин она накрыла под грушей, где тускло светил висящий на ветке фонарь. Вокруг него, звеня, толклась тучами летевшая на свет мошкара. На столе появились блюдо кукурузной мешанки с соевыми бобами, пирожки с начинкой, чашка горохового супа каждому, а также пучок зелёного лука и чашка с соусом. Лу волновалась, тайком поглядывая на свекровь. Если еды было много, у той вытягивалось лицо, и начиналось ворчание о расточительности; если трапеза скромная, свекровь ела без всякого аппетита, отбрасывала палочки и отшвыривала чашку, выказывая свой норов. Ох, тяжела доля невестки в семье Шангуань! От поданных на стол пирожков и каши шёл пар, проработавшие весь день среди лязга металла члены семьи кузнецов молчали. Во главе стола уселась Люй, сын с отцом слева и справа от неё. Сюаньэр садиться не смела и стояла у стола, опустив голову и ожидая распоряжений свекрови.

— Скотину покормила?

— Покормила, матушка.

— Курятник закрыла?

— Закрыла, матушка.

Свекровь с хлюпаньем сделала большой глоток супа.

— Все люди пельмени со свининкой трескают, а мы пирожки с костями, как собаки… — недовольно пробурчал Шоуси, выплюнув кусочек кости.

Люй зло стукнула палочками по столу:

— Да тебе ли быть недовольным!

— Но у нас ведь столько зерна в закромах, столько денег в комоде, — не унимался тот. — Для чего их хранить?

— Сын верно говорит, — вступился Фулу. — Должна быть и нам награда за труды.

— Так чьё это всё — и зерно, и деньги? — кипятилась Люй. — Вот протяну ноги, отправлюсь на западные небеса, неужто всё добро с собой в гроб заберу? Разве это всё не ваше?

Сюаньэр стояла, потупившись и не смея вздохнуть.

Люй с грохотом поднялась из-за стола и зашла в дом.

— Вот что я вам скажу! — послышался оттуда её крик. — Завтра у нас будет жареная лапша с мясом, яичница, курицу зарежем, блинов напечём, пельменей налепим! Проживём не проживём — какая разница? Должно быть, кто-то из предков семьи Шангуань грех какой совершил, что мы взяли в дом не разбери кого — не бабу, не мужика: не рожает, только хлеб даром ест. Приходит нашему роду конец. Для кого тут экономить? Давай, мети всё подчистую, вываливай!

Сюаньэр закрыла лицо руками и разрыдалась.

Люй разоралась ещё пуще:

— Она ещё реветь смеет, так и так твою бабушку! Три года впустую кормим, не мальчика, так хоть бы девку родила. Как бы не так, даже не серанула громко ни разу. Зачем нам такую дармоедку держать? Возвращайся-ка ты завтра к своей тётке. Не позволю, чтобы из-за тебя род Шангуань на нет сошёл!

Всю ночь до рассвета Сюаньэр проплакала. Когда Шоуси стал пристраиваться к ней, она безропотно стерпела.

— У меня везде всё в порядке, — проговорила она сквозь слёзы. — Может, это с тобой что?

— Не снести курочке яйца, так сразу на петуха кивает! — зло буркнул Шоуси, забираясь на неё.

Глава 58

Завершилась жатва, близился сезон дождей, и, по обычаю, невестки возвращались в дом родителей, чтобы провести там самое жаркое время года. Из тех. кто был замужем три года, большинство одного ребёнка уже вели за руку, другого, грудного, несли, гордо выпятив барабанчики грудей и перекинув через плечо сумку с заготовками для тапочек. Бедняга Лу Сюаньэр брела к тётушкиному дому с опухшими от слёз глазами, храня на теле поднесённые мужем синяки, в ушах — непристойные ругательства свекрови и сжимая в руках маленькую котомку. Тётушка — человек близкий, но родной матери не заменит. В доме тётушки горе приходилось держать при себе и всячески делать вид, что всё хорошо.

Тётушка с её проницательностью всё поняла с первого взгляда:

— Нет ещё?

Из глаз задетой за живое Сюаньэр, как жемчуг с разорванной нити, хлынули слёзы.