Книга Тайный год - Михаил Гиголашвили

– А никак! Какие братчины без дурачины? Пусть себе! – отмахнулся, велев, если уж слишком старик разорится, скрутить и положить куда-нибудь до утра: – Да не в погреб, помёрзнет! В тёплый закут! И воды жбан! И помойную бадейку, не то обгадит всё кругом, конь столетний!

После выпитых чаш языки размякли, начали виться беседы.

Отведав (после Шиша) пирога с морковью, прошёлся за спинами, припадая то к одному, то к другому плечу, говоря что-то ласкательное, сам же чутко улавливая, о чём шепчутся гости.

Вот Арапышев толкует Третьяку Скуратову:

– Ежели подобные дела имели уже приговоры, то судьи дальше не разбирают, приговор списывают – и дело с концом! – на что бурый от выпитого Третьяк показывает замысловатый кукиш трёхпалой рукой:

– Вот тебе суд! И слова царского достаточно для всякого приговора, чего бумагомарание разводить! – а Биркин вставляет:

– Да и не след мздоимца сразу ловить, как заметили за ним хищу! Надо за ним следить, дать ему навороваться, разбогатеть, а потом одним махом накрыть и выжать как губку! И казне прибыток, и грех наказан, и польза всем! Сам всё принесёт и отдаст, лишь бы живу быть!..

Шлосер и доктор Элмс рассуждают о выдвижных полках для аптек:

– Эта полк-ка аус дер ванд[225], выход-дить и опратна в стен заход-дить, Хайдельберх апотеке так, – показывал немец рукой; брит, раскрасневшись, отвечал:

– Йес… Ай андестенд… Оф корс…[226]

Саид-хан с Бугой что-то бубнят меж собой по-татарски.

Не укрылось и то, что молодой Данила Принс весьма резво управляется с едой, время от времени таща впрок за пазуху кусок пирога или сдобу. Усмехнулся, схватил с подноса крендель, кинул Принсу:

– И это бери, пригодится! Молодость обжорлива!

Гости захохотали. Принс покраснел, но крендель взял, неуверенно сунул куда-то под стол, прошептав:

– Благодарю, великий государь!

А он уже перешёл в другой конец – там рисовщик Угрь и распевщик Голышев говорили про какую-то рогожу. Заметив его внимание, Угрь запальчиво пояснил:

– Мы, государь, рай нарисовали на рогоже, хотим её протянуть за детьми, когда они придут твой канон петь. Красиво будет!

Потрепал рисовщика за грязное ухо:

– Рай – в голосах, а не в рожах рогожных… А известно ли тебе, Угрь, о яичной краске, коей на стенах рисуют? Мне дворец на Петровке размалевать не помешает. Есть такая италийская краска для стен, «фрешка» называемая. Слышал? Нет? – И объяснил: надо желтки яиц смешать с дождевой водой и винным уксусом, добавить толчёные цветные песчинки – и готово: рисовать ею надо очень быстро, насечками, ибо краска скоро сохнет. – Оттого имя ей – фрешка, то бишь по-ихнему «свежая».

И был весьма доволен изумлением Угря и других гостей – «сколько чего наш мудрый царь знает!» Переждал ахи восторгов, добавил, что герцоги Сфорца в славном городе Милане этими фрешками все свои дворцы, беседки и даже конюшни обрисовали, а кто они такие, эти Сфорца? Дети башмачников, простолюдины, а род себе выдумали даже не от цезарей или фараонов, а прямо от богов, знаем этих выскочек из быдла, что без меры фырчат и ложных предков по сусекам наскребают!

Но, говоря о красках и богах, продолжал улавливать шёпоты даже с дальних концов стола. Вот Третьяк Скуратов пьяно-глумливо выспрашивает у Принса, отчего посольские австрияки не покупают на Москве подворья, а предпочитают их нанимать, – и сам же с хохотом отвечает:

– А оттого, что вы войны боитесь, дрейфло! Ку́пите – а тут война!.. И дом в помойном ведре, и сам в пеньковой петле! Ха-ха! Уха!..

Да, появилась уха, заволокла трапезную крепким лавровым духом: щучья белая луковая, жёлтая шафрановая белужья, чёрная стерляжья с перцем и корицей, налимья на молоке с гвоздикой.

Велев Шишу попробовать от жёлтого хлёбова, он поел несколько ложек. Видя, что Биркин о чём-то рассеянно думает, тихо спросил:

– Что, Родя? Плохое ли?

– Нет. Твой утренний приказ в соборе озадачил.

Раздражённо отодвинул уху:

– А что делать? Деньги нужны! Война с ляхами вызревает. Проклятый Баторий жаждет вернуть то, что мы у Августа отобрали. Как его выберут – так он перемирие и нарушит. Войска с их стороны шевелятся, стягиваются. Лазутчики доносят: торговые ляхи усердно, спешно и тайно в Ганзе порох, оружие, телеги и кошт закупают, наймитов сгребают сотнями. Как противостоять?

– А постоянную армию заводить надо, армию регулярис, – опять завёл своё Биркин. – Иноземцы берут умением – учат солдат владеть шпагой, мечом, мушкетоном, всякие учёности про осады, атаки, засады им в головы вбивают, а мы, как при Батые, дубьём, копьём да луком со стрелами воюем, поелику созываемся каждый раз заново, как война грянет! Тогда уж лучше на полное наёмничество перейти – больше пользы будет. Наёмники хоть убивать и умирать умеют. А убьют их – тоже ничего, не своих положили, чужих, за это им деньги плачены…

Насмешливо передразнил:

– Ты в своём ли уме? Им деньги за их жизни, а не за смерти плачены!.. Что за польза казне чьи-то смерти покупать? И за свою смерть деньги никому не нужны. И умирать никто не умеет – как этому научиться, ежели один раз в жизни бывает? А? Не успеешь! Да и вся твоя армия регулярис тоже ведь будут наймиты, только наши, из народа? Или как? А платить кто им будет?

С пьяной напористостью вмешался Третьяк:

– А те же князья и будут платить, чрезмерно радые, ежели их в покое оставят, а вместо них на войну наёмных солдат отправят, наших ли, чужих – им всё равно. Счастливы будут любой мошной откупиться, лишь бы их на убой не гнали! А не захотят князья и бояре кошелиться – я им такой мясобой устрою!.. Ух!.. Не то что деньги – всю свою семью на подносе приволокут как миленькие!.. Ну я их!.. – И сжав ущербный трёхпалый кулак, разразился тягучей бранью, но Арапышев спешно одёрнул его («в своём уме, при царе сквернословить, язык во рту лишний?»).

Биркин переждал и продолжил капать и копать:

– Государь, деньги суть вены и жилы войны. Война кормится войной. Надо самим изготовлять оружие, огневые припасы, порох, а не покупать – тогда и войскам будет легче, и хозяйство расцветёт, и казне прибыток, и людишки без праздности. А пока своих солдат обучим и оружейные цеха откроем – можно и кнехтов нанять, ныне они дёшевы, по Европии полно шляется, абы куда наняться кровь проливать, чехов навалом: после распада своей короны по смежным странам мытарствуют в поисках заработка. Какая разница, чьими руками победы ковать и новые земли прирезывать?

Сморщился, отговорился:

– Вам бы всё прирезывать!.. А бывает, пойдёшь чужое воевать, а тебе в зад так залепят, что и нового не получишь, и старое потеряешь, – однако понимал, что подобные мысли о постоянной армии уже плотно ходят по Москве, по думным избам и приказам, и не потому, что бояре так за державу радеют, а потому, что постоянная армия выгодна, на ней можно хорошо наживаться, как на всём, что с большими казёнными расходами сопряжено.