Книга Тайный год - Михаил Гиголашвили

– Не будет хозяина – и отдавать некому, – сунулся с ловкой подсказкой Шиш, а Биркин думал, что и задушевного разговора с хозяином будет достаточно: война на носу, каждая копейка в цене – неужто князь Масальский для общего дела кольчугой не пожертвует?

– В ларях тоже его добро, – искоса глянул на сундуки. – Ну, и это тоже… пожертвовать на благое… Святое дело… Всё равно уж украдено… У него, небось, ещё много по закромам заложено, не обеднеет… Они, Масальские, сродни мне через черниговскую ветвь…

Начали осторожный спуск по лестнице: Шиш снизу оберегал, Биркин сверху поддерживал. Под охи и кряхи добрались до большой трапезной – слуги как раз заносили карпа, запечённого со щавелем.

Двери приоткрыты. В зале полно людей – шумы, звоны, крики через столы. Все рьяно пьяны. Сын Иван с главного места, подняв чашу, что-то в голос кричит Мисаилу Сукину, а тот, со съехавшей набок камилавкой, тоже в голос орёт на соседа – игумена с красно-мясным, как окорок, лицом.

Поморщился:

– Сюда я не ходок! Скажешь – царю неможется, всех благословил с праздником, а сам в постелях лежит… А мы – в малую трапезную!

Спустились по узким ступеням ниже на пролёт, в полуподземное жильё, толкнули толстенную дверь с коваными петлями.

В узкой палате с низким сводчатым потолком за обильным столом, не касаясь еды ни перстами, ни глазами, молча сидели люди.

С одной стороны столешницы – пятеро: распаренный после бани Арапышев в накинутой шубе, Третьяк Скуратов в расстёгнутом кафтане, с багровым лицом, доктор Элмс, подтянут и скромен, Саид-хан и баскак Буга в белоснежных халатах и тюрбанах (в чёрном запрещено являться к правителям).

Напротив, через стол – четверо: Данила Принс в камзоле, рисовщик Угрь в серой робе, с чёрными от свинца руками, распевщик Голышев в вязаной безрукавке, немец Шлосер, с бритой головой, в новом платье.

К главному столу приставлен торцом малый стол на три места, под огромной иконой Богоматери.

При входе царя все вскочили, обнажили головы, склонились в пояс.

Занял малый стол (по бокам встали Биркин и Шиш), провозгласил:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа – мир вам! Благослови вас Господь! Дай вам помощь архистратига Михаила в день, когда от гласа воробьиного восстанет на суд вся земля! Аминь!

Все перекрестились и по мановению его руки сели. Царь же остался стоять, пристально осматривая лица, одежды, стол. Кажется, всё честь честью: у каждого гостя – по своей миске, ложке и праздничному утиральнику. Серебряные сольницы, перечницы, уксусницы, горчичники, хреновники, вильца для мяса, ложечки для икры. В особых ендовах – заморские присыпки: имбирь, кардамон, корица, шафран, аир. Закуски: квашеное разное, солёные арбузы, грибное – грузди, боровики, рыжики. Обильное рыбное: сиговина, севрюжина, белужина, сомовина. Балык. Икра розовая, чёрная, варённая на маковом молоке.

Заметил, что нет Строгонова:

– Где сей достойный купец?

Биркин шепнул:

– Простыл, лежит в жару…

– Не по моей ли вине?.. – поморщился и перевёл глаза на Бугу и Саид-хана.

Те, держа тюрбаны в руках, почтительно прошептали:

– Салам алейкум, фелики касутарь!

– Алейкум ас-салам! А помните уроки Кололюба Цепеша? Ваш адат[224] хорош, а наш – ещё лучше! – ухмыльнулся на снятые тюрбаны, но не стал продолжать, приказал наполнить чаши.

Слуг было много в душной трапезной с окнами-бойницами, услал лишних подносчиков – «нечего тут уши развешивать!» – оставив двух, самых бойких, коим велел следить, чтобы был достаток питья в кувшинах, а уж по кубкам гости пусть сами разливают, руки не отсохнут, вон сколько молодых, пусть за стариками поухаживают!

Все удивились такому приказу, но делать нечего: стали усердно потчевать друг друга, заполнять кубки, пододвигать еду. Встав, выпили за вечное здоровье великого государя.

В ответ он поклонился иконе Богоматери:

– Все цари земные – черви и праха прах перед лицом Бога Питателя! Когда падший ангел Денница поднял бунт, взбесившись от тщеславия и вопя: «Я вознесу престол мой выше звёзд и сяду на высотах горних подобно Всевышнему!» – то брат его, архангел Михаил, не пошёл следом за неправым братом, не стал кричать за ним: «Я сам!» – а возразил: «Ми-ка-эл!», а это значит – «никто, кроме Бога»!.. И остался верным при Господе!.. О великий архангеле Михаиле!.. В день твоего торжества поднимаем кубки и молим тебя о твоей благосклонности и снисхождении!..

Все после усердных крестов выпили.

Дав Биркину пригубить из своего кубка, отпил, продолжал:

– О мудрый архистратиг Михаил! Ты не только наказуешь, но и лечишь, и спасаешь, и врачуешь! Когда чума явилась на Рим и папа молился при народе, то толпа вдруг узрела на крыше собора архангела Михаила – он с печалью медленно вкладывал меч в ножны. И после этого чума пошла на спад!

Все заохали, а Третьяк Скуратов, уже крепко пьяный, мигая глазом, почёсывая ухо трёхпалой рукой, даже рискнул весело выкрикнуть:

– Как понять, государь? Ежели меч вкладывал – то, значит, раньше выкладывал? Уж не сам ли чуму напустил на латинян за их грешки?

Величаво кивнул:

– А как же! Вначале наказывал, Божью волю исполняя, а следом спасал. Всякое поветрие – кара от Бога, архангелы же – палачи во имя Его! Бог прикажет – архангел наказует, Бог отзовёт – архангел отвяжется, отойдёт с урчаньем! Так-то!

– Не согрешив – не покаешься, в царство Божье не влезешь! – размашисто мотнул головой Третьяк, не обращая внимания на толчки Арапышева и наливая себе полный кубок, через край. – Что от царя, что от Бога, что от архангела кус получить – едино, было б что жевать!..

Все стоя выпили за здоровье царской семьи.

И царь выпил браги, напомнив гостям, что в нынешний праздник все должны простить друг друга, очиститься от скверны зломыслия, побрататься, как велит Господь, и тогда архистратиг Михаил будет добр и милостив весь год:

– Он внимает искренним молитвам, помогает честным душам! Когда к нашим пределам подступил хан Батый и вся Русь молила Господа пронести мимо чашу сию, то Господь послал архангела Михаила к Батыю с приказом уходить из святых пределов, что хан и сделал!

– Ну да, как же!.. Отсель ушёл, а Киев-то пожёг! Лучше б уж Новгород разорил – нам бы не пришлось вожжаться! – с пьяной уверенностью кивнул Третьяк, что вызвало насмешливый ответ:

– Если б Батый разорил Новгород – нам бы что досталось?.. Что осталось?.. – отчего Третьяк затих, словно ослеплённый царской мудростью.

Слуги внесли жареные калачи, битые караваи из пшена, расстегаи, кулебяки, пряжные пироги.

Следом прибежали стрельцы сообщить: в большой трапезной – тарарам, отец Мисаил Сукин, пережрав разного питья, разошёлся вовсю и громит всё кругом, ругая причт продажным скотом и брюхатыми ехиднами, – как со священной персоной поступить?