Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Вот что писал о «Блудном муже» как о части «семейной» поляковской трилогии Лев Аннинский:

«Имена, конечно, заменены. Башмаков теперь (в повести «Возвращение блудного мужа». — О. Я.) — Калязин по кличке Коляскин (Тапочкин, пожалуй, выразительнее). Жена теперь Таня (будет и Тоня, а раньше была Катя), но запах стен, оклеенных обоями, тот же. Имена у жен простые и неброские, у любовниц непростые и броские: была Вета, стала Инна (в наследство получены длинные черные волосы вразмет на подушке).

Кроме обернутого финала обновлены мотивировки. Прежняя повторена: вожделение, облагороженное страданием. Обновление — степени втянутости. Вета втягивала Башмакова в свои сети, и он, в сущности, не сопротивлялся. Инна втягивает — и он пытается сопротивляться. Дело даже не в том, какой вариант лучше: уютно-кухонный тут или неистово-постельный там. Дело в том, что надо сделать выбор: тут или там? В факте выбора.

Да какой может быть выбор у Тапочкина или у Коляскина, если притворство, обман и глупость — и там, и здесь! И он это знает! И крутится, наблюдая, как бывшие парторги редактируют тем планы порноиздательств, и даже в этом участвует. Но души не продает! И подчиняется «шкафандрам»-охранникам, носящим золотые цепи на бычьих шеях, — но к ним не идет! То есть это все тот же Полякове кий круглогодичный тип, который учитывает круговорот подлости и глупости вокруг себя, но все-таки ни в подлость, ни в глупость без оглядки не втюхивается.

А если и втюхивается — по милости и хватке какой-нибудь неотразимой Веты, — то выдирается обратно, освобождаясь и от милости, и от хватки преемницы Веты по имени Инна.

«Возвращение блудного мужа» — эпизод из «Побега», повернутый вспять. Интересно, что внутри «Возвращения» этот отыгрыш реализован через мерзейшее телепредставление о брошенной жене, наглой разлучнице и раскаявшемся гуляке-муже: оказавшись среди зрителей этого телешоу, Коляскин, прохваченный тошнотой, окончательно решает вернуться в лоно семьи. То есть сюжетно это выворот внутри выворота, своеобразное отрицание отрицания на пути к некоей положительности.

К некоей — потому что ничего определенного Коля-скину не светит, ни в оголтелую демократию, ни в пещерную патриотичность он не целится, зато наследует от Тапочкина замечательную способность на всякий неожиданный вопрос отвечать вопросом же:

— В каком смысле?

То есть: что бы ему ни предложили, какой бы идеологический пряник ни подсунули, он уточнит, не пахнет ли дело кнутом, или, как формулируют в его кругу, не спрятана ли там бяка. Ибо смыслы в этом балаганчике меняются беспардонно. Как любит говаривать замполит Агариков, поразивший героев Полякова не меньше, чем Черномырдин нас всех: «Жизнь любит наоборот».

Последний оборот, поразивший Коляскина по ходу его телеперевоспитания, таков. Оказывается, все те несчастные, что мучились перед камерой, выворачивая подноготную: жена, любовница и бегун, — сыграны актерами, которые подрабатывают на ТВ!

Тут уж Коляскин — прямой преемник Тапочкина. Тот, слушая яростные речи горбачевцев и ельцинистов в демократическом парламенте, сравнивал все это с восстанием кукол в театре Карабаса-Барабаса: «Казалось, вот сейчас бородатый детина, задевая шляпой кремлевские люстры, вывалится из-за кулис и щелкающим кнутом разгонит всю эту кукольную революцию. Но детина почему-то не вываливался».

А потому и не вываливался, что и сам — кукла.

Кто же тогда кукловод?

«Настоящая драка идет за ширмой между невидимыми кукольниками, которые по причине занятости рук, должно быть, пинают друг друга ногами… И из-за ширмы доносятся заглушаемые верещанием барахтающихся Петрушек нутряные кряканья да уханья от могучих ударов».

А что если и эти могучие кукольники — такие же марионетки в руках еще более могучего кукловода и нитки, на которых они дергаются, уходят еще выше… в непостижимые небеса?

Тут уж надо размышлять о Вседержителе, но ни Ко-ляскин, ни Тапочкин Всевышнего не опознают, да не очень и ищут. Поляков со Всевышним спознается в третьей книге рассматриваемого цикла. А пока вместо Бога — безногий инвалид Витенька: небесно-голубые глаза, медаль «За отвагу», кружка пива в мускулистой руке.

Сгинул Витенька, герой войны. Коляску его Трудыч попробовал приспособить в хозяйстве, а потом выбросил за бесполезностью»…

* * *

В 2002-м в журнале «Нева» вышла повесть «Подземный художник», написанная уже за письменным столом в новом доме в Переделкине.

«История моего вселения в Переделкино — это настоящий детектив. Тогдашний директор Литфонда с красивым именем Рафаэль Гюлумян в конце 80-х бежал от погромов из Баку в Москву. Устроившись в Литфонд поначалу на незначительную должность, он стал расти, матереть, перенаправлять казенные деньги куда следует и сообразил, что одновременно поддерживать в надлежащем состоянии писательское хозяйство и извлекать личное благосостояние не получается. Надо выбирать… А тут еще, как на грех, сгорело несколько казенных дач. И управленец принял смелое рыночное решение: привлечь к застройке пепелищ хорошо зарабатывающих литераторов, а таковых в середине 90-х можно было сосчитать по пальцам. Одно пепелище досталось мне, а второе Юрию Комову — переводчику-синхронисту с английского, долгие годы работавшему в Америке, видимо, по линии спецслужб. Компетентные коллеги отказались от его услуг по причине нараставшей тяги к спиртному, и он вернулся в распавшийся СССР.

Комов происходил, поговаривали, из «кремлевских детей» — его отец долгие годы служил водителем у Булганина, и сам синхронист подозрительно напоминал лицом несостоявшегося сталинского преемника. Впрочем, сам Юрий эти слухи не подтверждал и не опровергал, ему было некогда — он занимался делом. В то время, в начале 1990-х, издательства как ненормальные переводили и печатали любую зарубежную чепуху, удовлетворяя постсоветскую тягу к тамошней массовой литературе. Прилавки были завалены мурой: «Космическими проститутками», бесконечными подвигами Джеймса Бонда, мрачными фантазмами про лягушачьих головастиков, которые в результате попадания крошечного метеорита в родную лужу вдруг превратились в гигантских пираний, пожирающих человечество. Спасал род людской опять же какой-нибудь американец с бугристыми мышцами и непреходящей эрекцией. К сожалению, все это раскупали и взахлеб читали. Братья Стругацкие стали похожи на двух бедных интеллигентных сестричек, одновременно брошенных богатыми мужьями ради силиконовых радостей.

Так вот, Комов сплотил вокруг себя группу старушек-переводчиц, потерявшихся в рыночных условиях, и раздавал им, поделив на пять-семь частей, детектив или триллер, который нужно было срочно — в неделю! — перевести, чтобы издатели смогли опередить конкурентов. Понятно, этот скоростной лоскутно-бригадный метод плохо вязался с качеством переводного текста. Тем более что общая редакция лежала на Комове, который был трезв лишь в тот краткий миг, когда, проснувшись после попойки, шел от кровати к умывальнику. Но рынок командовал: «Давай-давай!» И какое-то время бывший боец невидимого фронта зарабатывал приличные деньги, ведь старушкам из гонорара доставались крохи — поклевать. Однако вскоре «пипл» насытился космическими проститутками и кровожадными головастиками, к тому же издатели стали замечать, что «лоскутные» переводы с трудом поддаются чтению. Мало того: Комов иной раз спьяну путал старушечьи куски, и роман про супермена, в одиночку порешившего всю Советскую армию вкупе с союзниками из Варшавского договора, начинался почему-то не с пролога, а с эпилога: «Красная Москва дымилась руинами, по которым бродили в поисках корки хлеба бывшие секретари райкомов и агенты КГБ…»