Книга Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - Леонид Саянский

Даже сначала перенесенная легко, она потом, через год и даже через два, скажется. И были случаи, когда жертвы этих воздушных волн кончали жизнь в сумасшедшем доме!

Такие снаряды хороши для крепостей! Для наших ниточек — окопов — они все равно, что пушка для воробья и даже еще более безвредна. Выроют яму, в нее уже человек пять залезло — окопы копать не надо! Зато шрапнель вредит много, особенно на открытых местах. В лесу же она тоже мало убийственна.

Вообще, как говорят наши артиллеристы, германские снаряды полевой артиллерии мало «убойны». Наши больше. Хорошее слово «убойный»!

В мирное время пахнет мясной лавкой, а теперь — чем-то успокаивающим. Очевидно, этой малой убойностью объясняется то, что мы мало сравнительно теряем людей, а кого теряем, так все с пулевыми ранами. Стреляют немцы метко, но… низко. Большинство пуль рикошетит. Остальные бьют землю перед окопами. Сегодня утром я ходил туда к товарищам. У них весело даже. Только вот изводит холод и отсутствие даже небольших удобств. Скучно без «печатного слова». Клочки газет тщательно прочитываются и только тогда уже идут на «козьи лапки». Вот и насчет козьих лапок слабовато. Что было с собой табаку, вышло до крошки. Запасы далеко, в обозах. А не курить — немыслимо, когда холодно, пусто в желудке и нервы к тому же шалят с усталости. Вот еще один бич наш — усталость!

Чем страшна война? Спросят нас дома, наверное, мирные граждане.

И, понятно, будут удивлены, узнав, что мы все боимся усталости. Здоровое, бодрое и еще крепкое тело — все на войне.

Мирные, спокойные, прозябавшие всю жизнь свою люди не поймут, почему это так. Им, далеким от наших непередаваемых переживаний, от этих простых, но полных ужаса сцен боевой жизни, — будут интересны наши психические потрясения; будут захватывать сцены ярких, потрясающих, но мало правдивых ужасов. Война! В этом слове для них так много любопытного, жадным извращенным любопытством.

Они будут холодеть от ужаса, когда им будут говорить об оторванной снарядом голове у солдата, только что закурившего трубку. Они будут нервно ежиться, слушая описание мрачной казни семерых сразу шпионов и тому подобную «навороченную» страхами чушь. А вот они не поймут того жуткого, холодного уныния, которое охватывает в бою, когда усталое тело отказывается двигаться и работать, а помутневшее соображение — ясно и точно воспринимать ощущения, оценивать изменение обстановки и думать о чем-либо… Руки свинцовеют. Глаза слипаются. Во всем теле неприятное, разъедающее впечатление какой-то слабости, соединенной ступой болью при каждом движении руки… Не хочется есть, курить, даже согреться не хочется. Вокруг идет бой. Нужно быть остро и ясно напряженным всему. А тут — «все равно… Лишь бы конец скорей какой-нибудь… — тупо думается усталой головой. Быть энергичным, сильным — невозможно…

Все, все устало! И вот с таким телом, с такой головой — попробуйте сесть в седло, выслушать внимательно и здраво получаемое приказание, карьером пронестись три-четыре версты по обстреливаемым пространствам и точно передать приказание, не спутав ни полслова, т. к. эти полслова могут погубить все дело. И если вы сумеете себя заставить сделать это, возьмете в руки раскисшиеся мускулы и спутавшиеся нервы — ваше дело еще не пропало — вы еще имеете остаток силы.

Но нынешняя война не знает коротких боев. Сошлись, сцепились и… дней пять, а то и всю неделю идет сплошное напряжение многотысячной массы людских тел. И вот, к концу восьмого дня боя вы наверное потеряете и последние крохи силы… И будете уже не человеком, а скверными, еле идущими часами. Потикают в голове кой-какие мысли и опять — а! все равно… Пусть убьют, пусть ранят, пусть что угодно будет со мной, — только дайте мне вытянуть ноющее тело на мокрой земле и полежать, не шевелясь и ни о чем не думая.

Страх перед смертью? Он недолог, этот страх. Пока вам ново это молниеносное ощущение сжимающегося в инстинкте тела, стремящегося уменьшиться в размерах для безопасности, пока вашим умам нов треск разрыва — вы обращаете внимание на свои впечатления. А потом, когда «обобьетесь», вы, конечно, все равно будете пугаться близкого разрыва, но сами не будете замечать этого страха. Смерть близких? Она слишком обыкновенна здесь. Смерть каждого из нас страшна только в связи с мыслью о его семействе и о том, «как они будут потрясены» и т. д. Если же вы будете держать себя в руках и постараетесь не думать о доме, не разжалобите себя посторонними воспоминаниями о близких — эта смерть не потрясет вас. Все мы делаем свое дело.

Когда наша батарея грохочет шалым темпом в яростных очередях и засыпает «площадями» сталью и удушливыми газами, — все, кто работает там, около пушек, уверены, что они делают свое и полезное дело, Ну, а раз мы бьем противника, то будет справедливым, что и он, нащупав наши орудия, сомнет их, исковеркает пудами бешеного металла и похоронит в вырытых воронках истерзанные тела прислуги.

И все работают спокойно, споро и весело. Но довольно влить в них хоть небольшую дозу яда усталости, чтобы работа стала тяжелой, снаряды противника пугающими и дело скорейшего уничтожения врага, их прямое дело, стало безразличным и «никчемушным». И во всем так! Сознание вашего долга, и того, что во имя этого долга мы должны убивать и калечить, такое яркое и бодрящее при здоровом теле, — становится потускневшим. Идея того Великого, что привело нас сюда на туманные поля неслыханных в истории боев, — станет мало понятной и не будет взвинчивать усталые нервы. И будет тяжело до ужаса.

И все это потому лишь, что человек не спал три ночи, промок, разбился физически и нравственно. Да, слабая машинка — человек! И какую великую пользу принес бы в данном случай спорт, правильно культивируемый по всей стране от приготовительных классов начальных школ и до… Государственного Совета включительно… Слава Богу, теперь в армии этим занялись серьезно. И всего лишь два-три года серьезной, упорной и умелой работы над молодыми — а в результате солдаты действительных сроков службы втрое выносливее, а следовательно, и полезнее и дельнее запасных. Сухому, тренированному движениями, сильными и упругими, телу легче идти в разведку, не спав две ночи, и тверже будут держать на опротивевшем седле сухие, наработанные ноги. С развитым бегом и сокольской гимнастикой дыханием легче делать сотую перебежку по размокшей, вязкой пахоте под свистом пуль и плывущими дымками рвущихся шрапнелей. С набитыми гирями, упругими канатами мышцами крепких и ловких рук спокойнее идти в атаку, как перышком играя тяжелой винтовкой и шутя отбивая сыпящиеся слева и справа удары дюжих пруссаков. Наконец, разве не легче пройти сорок верст в день человеку, втянутому в ежедневный трехверстный утренний бег, чем другому, по целым дням сидящему на месте!

Нет! Опять повторю — страшная вещь усталость на войне, и могучее средство для борьбы с нею даже не специально спортивный, а просто хоть небольшой, для «подсушки» тела, тренинг в мирное время. И надо надеяться, что когда кончится тяжелая война, народное здоровье и охранение его получат надлежащее, крупное значение. А если когда-нибудь нашей родине вновь придется послать на жадные поля битв миллионы своих детей, то в этих миллионах, идущих на тяжелую смертоносную работу здоровых людей, будет много действительно здоровых, с крепким сердцем, с здоровыми нервами, стальными мышцами и бодрых духом спортсменов. И, наверное, тогда тонкий, но сильный яд усталости не будет страшен нашим железным полкам и батальонам.