Книга Умереть, чтобы воскреснуть - Андрей Воронин

Она молча улыбнулась светской, ничего не означающей улыбкой. «Как она все-таки стильно выглядит, — в который раз оценил адвокат. — Макияж в блеклых тонах, натуральный пепельный цвет волос. Или она просто пользуется самой лучшей краской? В любом случае арабы выпадут в осадок от ее белой кожи и глаз цвета моря. Для траха они, конечно, предпочитают пышные бедра и бюст приличных размеров. Но перед такой женщиной они будут преклоняться. Как только нам понадобится одолжение, надо будет посылать ее на разговор».

* * *

Им забронировали два одноместных номера в «Шератоне» — лучшем из отелей Дохи. Почти сразу Вероника явилась к Приходько жаловаться:

— Что за дела? Кондиционер гудит, вид из окна отвратительный. И этот ковер — его чистили всухую, обычным пылесосом. Так пыль не вычистишь. Эти люди из посольства хотя бы заглянули в номер, прежде чем нам его предлагать!

Его собственный номер, точно такой же, понравился Приходько во всех отношениях. Особенно возможностью жить в полном комфорте за государственный счет. Сейчас, после резких заявлений своей спутницы, у него тоже зашевелились некоторые сомнения. Но в любом случае не столь сильные, чтобы выражать недовольство послу или советникам посольства.

Нервно достав изящную пачку сигарет «Virginia Slims», Вероника позвонила в администрацию, попросила показать ей другие номера. Сообщила Приходько, что готова доплатить разницу из собственного кармана. Ему совсем не хотелось, чтобы его помощница жила в более дорогом номере, это ломало мысленно выстроенную субординацию. Но сам он не собирался ничего доплачивать.

Приняв душ, он связался с посольством и уточнил, что им с Вероникой оплачен полупансион — то есть утренний завтрак и по выбору: обед или ужин. Спустился в ресторан, чтобы просмотреть вывешенное меню, все три варианта. Он неплохо подкрепился в самолете, но ему не терпелось оценить здешнюю кухню, попробовать что-нибудь экзотическое.

Вероника так и не нашла себе в гостинице ничего подходящего и согласилась занять забронированный номер. К столу она явилась не в духе, второе блюдо с фисташками, фаршированной курицей и шафранно-желтым рисом назвала «парашей».

— Если арабы и кофе разучились делать, тогда я не знаю… — Вероника направилась к стойке бара.

Приходько уплетал еду за обе щеки и чувствовал, что теряет свой авторитет. Молодая женщина в брючном костюме смотрела на него как на язвенника, готового пить за чужой счет до полусмерти.

«Да пошла она, — подумал про себя Приходько. — Не хватало еще портить аппетит из-за этой дуры».

— Надо купить газету с объявлениями, — Вероника вернулась из бара с бокалом скотча вместо кофе. — Если «Шератон» в самом деле лучшая гостиница, тогда я поинтересуюсь частным жильем.

— Это создаст кучу проблем, — Приходько вытер салфеткой лоснящиеся губы. — Нам придется постоянно выезжать то в суд, то в посольство, то в тюрьму на свидание с ребятами. Я не могу каждый раз тратить лишнее время на нашу с тобой состыковку.

Вероника неопределенно пожала плечами и достала из сумочки крохотный сотовый, похожий на пудреницу.

— Куда ты звонишь?

— Подруге в Москву, — она явно была недовольна вопросом.

— Погоди, я еще не договорил. Сейчас мы вместе со вторым секретарем поедем в главное полицейское управление, потом в тюрьму, разговаривать с тамошним начальством. Нехорошо, если от тебя будет пахнуть спиртным.

— А если у вас вспучит живот от обжорства, это будет нормально? И вообще, я не девочка, будьте добры общаться со мной на «вы»?

* * *

Володе Пашутинскому досталось по полной программе. По отдельным деталям его поведения катарцы решили, что именно он в этой паре «слабое звено». Возможно, он переиграл с возмущением, перебрал эмоций. Его решили прижать как следует, чтобы добиться признания.

Сажали связанным возле овчарок на цепи.

Длина каждой цепи была точно рассчитана: если русский сидел съежившись в комок, собачьи зубы щелкали в десятке сантиметров от него — справа, слева, сзади.

Сидеть приходилось на солнцепеке. Жар плавил мозги, Пашутинский боялся потерять сознание и повалиться, раскинув руки-ноги в стороны. Конечно, здешним мастерам дознания меньше всего нужно скармливать его собакам. Но кто их знает, насколько эти арабы бдительны? Успеют ли оттащить овчарок? Может, у них послеобеденная расслабуха? Сиеста или как там это время называется по-арабски?

На овчарок жара не действовала. Обычно собаки от нее скисают, валяются с высунутыми языками. Но Пашутинский был для них слишком сильным раздражающим фактором. Овчарки продолжали прыгать, натягивая цепь как струну. Они оглушительно лаяли, обдавая арестованного своим утробным дыханием, еще более жарким, чем солнце Южной Аравии.

Пашутинский стал ругаться матом в надежде, что переводчика рядом нет. Загибал цветисто и яростно — обкладывал эмира, его предков и потомков, катарских полицейских и «особистов», здешние землю и небо, святых и пророков, которых не знал поименно.

Но кто-то все же разобрался в некоторых деталях или угадал смысл сказанного по энергии выкриков. Пашутинского отволокли в помещение и отделали оружием, хорошо известным российской милиции, — наполненными водой пластиковыми бутылками, не оставляющими следов от ударов. Потом снова выбросили на солнцепек, к собакам, уже накормленным и напоенным.

Ночью взялись допрашивать. Он сидел с отвисшей челюстью и полузакрытыми глазами, не реагируя ни на крик, ни на холодную воду, которой его поливали из шланга. Пусть убедятся, что гестаповскими методами его не возьмешь, эффект будет обратным.

На следующий день ему действительно предложили понежиться в джакузи, угостили обедом с американскими сигаретами на десерт. Его поразила разница в качестве между этим, настоящим, «Филипп Моррис» и тем, который он покупал в Москве. Под занавес перед ним поставили запотевший бокал пива с эмблемой «Heineken» и полное блюдо креветок. , Пашутинский ожидал, что сейчас с ним поведут вдумчивый разговор, попробуют по-хорошему развязать язык. Но его снова потащили на солнцепек к овчаркам, и теперь, на полный желудок, все оказалось гораздо хуже. В прошлый раз он напрягся, превращаясь в сплошные кости и жилы. В этот раз желудок переваривал пищу и пиво, клонило в сон. Кости размягчились, жилы ослабли под тонкой пленочкой кожи. Казалось, стоит овчарке дотянуться, щелкнуть зубами, и она перекусит руку или ногу. Проглотит, как большую котлету, даже не пережевывая.

Он старался взнуздать себя, но тело расплывалось, утекало в стороны. Вдобавок началась дикая головная боль. Вчерашняя ненависть к мучителям улетучилась, на нее больше не осталось сил.

Когда солнце зашло, Пашутинского снова поволокли на допрос. Он продолжил прежнюю линию.

Валился со стула на пол, безвольно запрокидывал голову назад, когда его привязывали к стулу. Пускал пузырчатые слюни, закатывал глаза. Про себя прикидывал: через недельку такой жизни он при всем желании не сумеет вразумительно объясняться.