Книга Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль

Молодая женщина пошла вперед, он следовал за ней вниз по узкой лестнице в подвал. Хойкен испытывал уже знакомое чувство отрешенности, которое всегда появлялось у него, когда он шел по слабо освещенному коридору, потому что с каждым шагом помещение все больше походило на бордель.

Они вошли в тихую комнату, в которой стояли две большие тахты и журчал фонтан. Потом дверь открылась и в нее скользнула молодая женщина в голубых брюках и белой сорочке на бретельках. Хойкен очутился в маленькой, жарко натопленной каморке Центра развлечений.

Возле гардероба, когда они стояли рядом, очень близко друг к другу, Георг старался не смотреть слишком пристально на ее обнаженные кремовые плечи. Пока он снимал пальто и вешал его на крючок на двери, женщина вынула из шкафа стопку свежих полотенец. Хойкен не хотел раздеваться дальше, пока она находилась так близко. Ситуация стала бы неловкой и неприличной, он понял это, ощутив теплый запах ее тела, от нее пахло орехом. Когда женщина наклонилась, чтобы уложить полотенца на полку, он заметил, как из-под внезапно сползшей бретельки показалась ее острая ключица. Чтобы дать ей время убрать в комнате, Георг извинился и вышел в коридор. Туалет был напротив. Он ощутил острое облегчение, когда закрыл за собой дверь и никто не мог видеть, как он полощет раковину писсуара тонкой светло-желтой струей.

Когда он вернулся в жаркую комнату, молодая женщина, к счастью, исчезла. Он сразу стал раздеваться, хотя его не покидало чувство, что за ним тайно наблюдают. Возможно, из-за этого Хойкен тщательно и очень медленно укладывал каждую вещь, однако потом быстро отправился в душ и, пока стоял под тугими струями воды, неотрывно смотрел на большой овальный резервуар, который заполнял тесное помещение почти полностью. В целом он выглядел как огромное зеленоватое яйцо динозавра, чья верхняя часть была похожа на широко открытую пасть. Хойкен закрутил кран, поднялся и, пригнувшись, вошел в эту пасть, повернулся, сел в теплую, налитую до бедер воду и дернул занавеску, которая опустилась, издав резкий щелчок. Он вытянулся и сразу почувствовал, как вода, тяжелая, почти маслянистая от растворенной в ней соли, словно выталкивает его тело. Георг почувствовал легкость и радость, как будто он парит в космосе, потому что внутри закрытого резервуара было почти темно. Одновременно он услышал звуки льющейся откуда-то музыки. «Это, собственно говоря, и не музыка, — думал Хойкен, — это скорее похоже на широкую, медленную звуковую волну, словно бьют в огромный барабан». Звуки ударов заполняли все пространство, постепенно затихая. Все это не имело никакой мелодии и, тем более, никакого ритма, словно чистый космос, эти звуки падали, словно космические капли с воображаемой небесной высоты.

Он лежал на спине, плотно прижав руки к своему телу. Эта поза всегда напоминала ему древнегреческие скульптуры юношей с их холодными улыбками. У него было что-то от их застывшей прочности, но вскоре это должно было измениться. Затылок Хойкена касался подставки, а тело было почти полностью покрыто водой, только член иногда ненадолго всплывал во всей своей упругой непринужденности, похожий на плотный, ороговевший нарост на коже купающегося бегемота. Георг закрыл глаза и расслабился, вокруг него был полумрак, а где-то в глубинах его подсознания открывалось маленькое светлое окошко.

В первые минуты он сосредоточился на музыке и попробовал освободиться от калейдоскопа событий прошедшего дня. Было хорошо оттого, что он почувствовал благотворную легкость тела, вялые покачивания рук, слабые волны на поверхности воды, пробегающие вдоль спины до самых ног. Ералаш в голове Хойкена, казалось, медленно утихал, и приглушенные одноцветные пятна мыслей бледнели. На темно-сером экране его сознания они всплывали как широкие, трепещущие на ветру полотна, которые от успокаивающего музыкального ритма натягивались и сразу же расслаблялись, расслаблялись и снова натягивались.

Казалось, его тело постепенно теряет размеры и вес и с каждой минутой все больше превращается в маленькую икринку, которая беспорядочно движется в околоплодной жидкости. Давно позабыт внешний мир. Он еще заметен, но только когда меняет свои краски — вспыхивающие и снова затухающие, которые светятся все ярче и в конце концов полностью подавляют ощущение времени.

В свое первое плавание Хойкен отправлялся со страхом. Он напряженно выпрямлялся в воде и вглядывался в крышку бака, в которой отражался, разбиваясь на светящийся орнамент из линий, танцующий на воде свет. Теперь Георг научился получать удовольствие от перехода во внутренний мир картин и звуков, плавно скользя в лабиринтах времени. Магия составления фильма давала ему острое наслаждение. В его памяти возникали отдельные тревожно мерцающие кадры, рассеянные в темноте проектором машины времени. Сначала Георг узнавал портреты, овальные миниатюры, фасады трехэтажных домов в извилистых переулках, маленькие, словно в кукольном домике, комнаты и спальни. Блуждающая камера наблюдала за всем этим сверху, а потом неожиданно устремлялась внутрь осматривать интерьер. Конечно, Хойкен не знал точно, что он видит. Фильм начинался спонтанно и дрожащими сменяющими друг друга кадрами напоминал немые фильмы прошлых лет, которые Георг просто обожал.

Этот фильм Хойкен собрал из фотографий старой хроники концерна. Здесь были иллюстрации, взятые из богато оформленного издания, которое он часто перелистывал еще ребенком. Хроника начиналась в начале девятнадцатого века биографией одного из его предков, у которого был книжный магазин в Кёльне. Позже он превратил его в небольшое издательство и добавил к нему выпуск газеты. Этот предок считался основателем фамильного дела, хотя его младший брат тоже основал такой бизнес, но только в Лейпциге. Недовольный тем, что лавры достались не ему, младший брат переименовал издательство, убрав из названия их фамилию, чтобы ничего не напоминало ему о семье.

Несмотря на эти недоразумения, Кёльн и Лейпциг долгое время оставались издательскими центрами, которые описываются сейчас как простые, обычные конторы. Только в конце столетия вместо них появились большие здания с богатыми офисами. Мальчишкой Хойкен всегда удивлялся, как такое огромное количество людей находило в них работу. Но самое яркое впечатление на Георга производил кабинет его деда, со всей его помпезной старинной роскошью. Массивный овальный стол, который Хойкен видел на фотографиях, до сих пор стоял в кабинете его отца. Согласно фамильной легенде, за этим столом сидели знаменитые писатели, такие как Ибсен, Стриндберг или Герхард Хауптман. В наши дни к такой реликвии подводили писателей вроде Ханггартнера, чтобы позволить им хоть на пару часов приобщиться к звездам.

Он дрейфовал в темноте все дальше и дальше. Разрозненные дрожащие кадры сливались в струи и потоки. Было странно оттого, что постепенно они затягивали его в свой мир. Георг начинал смотреть на все глазами своего деда со старой литографии. Казалось, что это он идет по старому зданию издательского дома, смотрит в окно на безлюдную улицу, вдоль которой спешат одинокие фигуры мужчин в шляпах и развевающихся плащах. Все они напоминали Хойкену Франца Кафку. Он любил это объемное кино и совершенно точно помнил волшебную смену кадров, иногда даже предвидя их последовательность. Георгу нравилась мучительная неторопливость и повторяемость подобных снов, они действовали как легкий чарующий дождь, состоящий из картинок, которые менялись, словно в калейдоскопе.