Книга Аргентина. Лонжа - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Губертсгоф…
Стояли больше трех часов. Дважды тяжелые железные ворота открывались, впуская пополнение. Их тоже строили в ряды, подравнивали, и начиналось уже привычное.
– Ко-мму-ни-сты есть?
Интересовался старший – огромного роста здоровяк с четырьмя квадратиками в петлице. Перед поездкой Лонжа честно пытался выучить всех этих «штурм» и «роттен», но сейчас смог вспомнить с немалым трудом. Штурмбаннфюрер, командир батальона – «штурмбанна», четыре «штурме», считай, армейских роты.
– Повторяю! Коммунисты есть? Поднять руки!
Руки поднимали, хоть и не слишком охотно. Не спрячешься, личное дело каждого – уже в канцелярии.
– Шаг вперед, сволочи! Живее, живее! А теперь слушай команду. Лечь! Встать! Лечь! Встать!..
А под ногами грязь, словно стадо быков топталось.
– Лечь! Встать! Лечь! Встать!.. Этого!..
Этого – самого слабого, первого, кто не смог встать, брали в оборот. «Пластыри» от всей арийской души – и ползком вокруг двора. Двоих так и оставили лежать в грязи.
– Scheissdreck![13] – брезгливо резюмировал каждый раз штурм- баннфюрер. – Будем унифицировать до белых костей, так ребята?
Скучающие эсэсманы откликались веселым гоготом.
Словарь продолжал пополняться. И не только словарь. О «кацетах» Лонжа немало читал еще в Штатах. Писали разное, статьи в немецких газетах и рассказы чудом вырвавшихся на свободу эмигрантов разнились, как Небо и Ад. Это нисколько не удивляло, однако не совпадали детали. На «официальных» фотографиях из Дахау (по случаю проведения осенней Баварской ярмарки) заключенные были в цивильном, эмигранты упоминали полосатые робы и деревянные башмаки. Здесь ничего «полосатого» не обнаружилось, часть прибывших была в своем, в чем взяли, другие же носили серую униформу с большими белыми крестами на спине. На головах – нечто странное, напоминающее бескозырки, – и тоже серое. На груди, ближе к сердцу, маленький белый четырехугольник, под ним – цветное пятнышко, что именно, издали не разберешь. Спросить не у кого: рядом с Лонжей стояли такие же, как он, новички, а заодно и охранник, скучающий, а потому очень бдительный.
– Внимание! Внимание!.. Смир-р-рно! Смирно, говорю, schweinehunden!..
Строй колыхнулся… Замер.
– Дисциплина, порядок, чистота! За всякое нарушение – экзекуция! Приказы начальства выполнять незамедлительно и точно, иначе будете на завтрак мое дерьмо жрать! Сейчас – регистрация. Строение номер три, большой белый номер на стене. Первая десятка в отдел личного состава… Бего-о-ом!..
* * *
Эсэсовцам в отделе личного состава было тоже скучно. В кабинет не вводили, а вбрасывали, прикладывая для ускорения двойной «пластырь», с размаху, от всей души. Не смеялись, напротив, морщились. Рутина…
– Па-а-ашел!
Очередь, растянувшаяся по всему коридору, двигалась медленно. Лонжа стоял в самом хвосте, честно пытаясь отыскать в происходящем хоть что-то хорошее. Не получалось, как ни старался. Тюремный ад позади, но чем лучше этот? Если и выпустят, то очень не скоро, все задуманное – коту под хвост. Одно успокаивало – в такой толпе легко затеряться. О подозрительном эмигранте скоро забудут.
– Рихтер? Пауль Рихтер?
Сердце-часы замерло, а потом забилось быстро-быстро, словно боясь не успеть.
– Так точно!
…Эсэсман, здоровенный, в плечах сам себя шире, в петлицах… Да какая разница, что в петлицах?
– А ну пойдем!
В плечо словно железные клещи впились. Протащил коридором, открыл дверь в пустой кабинет, угостил кулаком в спину.
– Заходи!
Дверь закрыл, грузно уселся на стул, поглядел исподлобья.
…Лицо – топором рубили, но глаза неожиданно умные. Хитрые.
– Цирковой?
Губертсгоф
Две с половиной марки в день. – Отъезд. – Саксонский Медведь. – Бретёр. – Носилки с кирпичами. – Люди в черном. – Карел Домучик
1
Шут черкнул карандашом, проводя черту, отложил блокнот в сторону и подвел итог:
– Две с половиной марки в день, если брать по нижнему пределу. Не понял, куманёк? Чистый доход от каждого заключенного на сегодняшний день. Естественно, речь идет о концлагерях, в тюрьмах – сплошные минусы. Поэтому с нынешнего года уголовников тоже стали отправлять за проволоку. Вот тебе и фундамент экономики – самоокупаемость, занятость, стабильность. Остается подсчитать, сколько требуется заключенных для существования Рейха в условиях полной автаркии – если кредиты отрежут, к примеру. Подозреваю, не слишком много, учитывая вновь присоединенные территории. Там наци не слишком церемонятся. По сути, мы имеем процветающее акционерное общество, основанное Толстым Германом, а ныне возглавляемое Генрихом Луитпольдом Гиммлером.
– Экономика людоедов, – отрезал Король. – Поэтому и ждать нельзя.
Все уже решено, куплены билеты в Европу, оформлены документы, настоящие и не очень. Один едет чуть раньше, второй – позже. Еще не прощание, но уже на пороге.
Каждый волнуется, но старается не подать виду. Король молчалив, Шут, напротив, разговорчив.
– Называй, куманёк, как пожелаешь, но концлагеря – и есть наш XX век, его символ, если хочешь квинтэссенция – как аутодафе в эпоху барокко. Арт-деко в чистом виде, доведенное до крайних пределов, причем на основе полной самоокупаемости. А заодно воплощенная утопия: от каждого по способностям, каждому – по труду. И не кивай на наши Штаты, «трудовые лагеря» мистера Рузвельта не многим гуманнее. Просто в каждой стране – свой национальный колорит. В Рейхе он – национал-социалистический. Я с тобой согласен, ждать нельзя, новый век наступает, причем местами – прямиком на горло. А против него – только одиночки, вроде нас с тобой.
Король кивнул, соглашаясь:
– Одиночки, ты прав.
– Русский максимализм, – Шут поморщился. – Насколько я помню, эти слова произносит сам герр Дзержинский? Вот еще вариант прогресса, с азиатскими клыками и в шапке-ушанке, однако тоже весьма эффективный. Но что взамен? Традиция? Трон, на троне – ты, помазанник божий при скипетре и державе, рядом я с бубенчиком. Засмеют! А то и хуже, примут за карточную колоду и станут играть нами в покер. В конце концов есть американская демократия: жевательная резинка, ковбойские сапоги, выборы раз в четыре года – и по адвокату на каждую взрослую душу. Многим нравится.
