Книга Епистинья Степанова - Виктор Конов

Нет уж, лучше Степановым не дразнить гусей, сидеть тихо в их положении, не шуметь, не привлекать внимания. Это общая черта всех приехавших на Кубань иногородних бедняков — держаться незаметно и скромно во всем… Да и родственников не было на хуторе ни у той, ни у другой стороны, так что и звать-то на свадьбу было некого; некому и обидеться, что не соблюден обычай. Так было принято среди бедных иногородних — свадеб не устраивать: не по карману, не по чину, опасно.

Не было свадьбы. И Пестя с Михаилом не отличались от других. Да и долго еще, до послевоенного, послесталинского уже времени редки были в хуторах и в станицах традиционные, добрые, по всем правилам крестьянские свадьбы. Вообще свадьбы бывали, но чаще такие, о которых женщины вспоминают с горечью, с печальными вздохами и слезами; ведь все время жили, стараясь держаться потише, как бы украдкой: то около казаков, то в бедноте, то строили жизнь будущую, где настоящему как-то не находилось места. И у казаков стихли свадьбы после Гражданской войны: столько бед обрушилось на их головы и натворили они сами, что какие тут свадьбы.

Потому пожилые женщины жадно, азартно ходят смотреть на нынешние свадьбы: не сыграли своей путевой, хоть чужую посмотреть, оценить, на чужое счастье порадоваться, около него погреться.

Хоть и не было свадьбы, но нельзя же без венчания. Простенькие венчания крестьянских пар совершались в будничные рядовые дни, когда в церкви мало народу, совершались торопливо, скромно, по сокращенному ритуалу.

Непомнящие родства

Пестя, молодая сноха, пришла в хату Степановых.

Было ей тогда, по ее словам, «шестнадцать и две недельки на семнадцатый». Выходит, Епистинья знала год и день своего рождения, с которым вышла некоторая путаница.

В старости решила она переехать к дочери в Ростов-на-Дону, ей потребовался паспорт для прописки. Но не оказалось никаких документов, в которых были бы указаны положенные данные о времени ее рождения. То ли Епистиния Федоровна не придала всему этому значения, то ли просто запамятовала, но не смогла она сказать день и год рождения, и их записали приблизительно, по показаниям врача, — 5 мая 1876 года.

Позже, когда Епистинии Федоровны уже не стало, в бумагах дочери нашелся старинный паспорт Михаила Николаевича Степанова, выданный ему Генеральшенским волостным правлением Курской губернии в 1911 году: видимо, станичные власти потребовали.

Согласно этому документу Михаил Николаевич родился 23 мая 1878 года в селе Снитском Генеральшенской волости Дмитровского уезда Курской губернии. «Вероисповедание: православное. Род занятий: чернорабочий. Состоит ли или не состоит в браке: женат. Находятся при нем: жена Епистиния 29 лет, сыновья: Александр 11 лет, Николай 9 лет, Василий 4 лет, Филипп 2 лет…»

Таким образом, в 1911 году Епистинье было 29 лет. Значит, родилась она в 1882 году, а не в 1876-м. Вышла замуж шестнадцати лет — в 1898 году. Первенец, девочка, родилась в 1899 году. Все сходится.

Эти расчеты приходится привести потому, что пока в музейных документах и некоторых изданиях указывается год рождения Епистинии Федоровны — 1876-й или даже 1874-й, а в 1966 году при ее жизни торжественно отмечалось девяностолетие, и сейчас вроде бы как-то и неловко уточнять ее годы и подвергать сомнению правомерность юбилея…

Есть сомнение и в том, что она родилась 5 мая. Если, по ее словам, в день замужества ей было «две недельки на семнадцатый», то выходит, что они поженились с Михаилом в середине мая. Но в мае у крестьян не принято жениться. Кроме того, сохранилось в воспоминаниях сетование Епистинии Федоровны на попа за такое неуклюжее имя, которое он ей дал. «Якэ было в святцах, такэ и дал…» В святцах имя «Епистимия» стоит 18 ноября по новому стилю, 5 ноября — по старому. Пожалуй, это число и есть день ее рождения, ведь осень — наиболее подходящее время для свадеб. Вот и выходит, что родилась Епистиния Федоровна не 5 мая 1876 года, а 5 ноября 1882 года.

Путаница и неясность с днем и годом рождения не являются чем-то необычным, они как раз естественны и показательны: не берегут остатки истлевших воспоминаний и сведений в простых крестьянских родах, не придают им никакого значения. А из окружающих кому особенно есть дело до старенькой бабушки и ее жизни?

И вот еще что тревожно. Когда наконец-то была широко замечена трагедия семьи Степановых, внимание к Епистинье усилилось: появились газетные публикации, вышел короткий, но сильный документальный фильм о ней. Но уже с первых публикаций обозначилось стремление рассказывать о Епистинье гладко, «правильно», «как надо»; мало точных деталей, неповторимых черт ее характера, судьбы, сложнейших, запутанных, неуклюжих обстоятельств жизни, что составляет непременную принадлежность каждого жившего на свете и что всегда особенно убедительно в рассказах о конкретном человеке. Ничего нет о жизни ее матери и отца, ее братьев и сестер, об атмосфере давнего времени, когда она жила.

Как странно. Даже когда жила рядом женщина такой судьбы, такой души, и то внимание к ней, к ее жизни всех, включая и близких родственников, было похожим на торопливое досужее любопытство, и на множество конкретных вопросов о жизни Епистиньи сейчас нет ответов. «Если бы мы знали, что это кого-то будет интересовать, мы бы расспросили…» Ну а сами-то, просто для себя!.. «Да она много чего рассказывала, разве мы ее слушали…»

Внимание к другому человеку, сочувствие, желание понять особенности его судьбы и характера, понять строй его души, чувств и мыслей, его настроение требует развитости, работы своей души. Тот, кто прорвался к этому, — все равно что пробудился, он понимает, чего достиг, что открыл в этом мире. Но как мало таких, какая редкость такой человек!

Многим из нас неинтересен другой человек, по большому счету, а не досужему любопытству. Да что там другой человек! Далеко не каждый из нас может связно и твердо рассказать о себе, о своих убеждениях, мировоззрении, чертах и особенностях своего характера. А что это дает? Невероятно много в самопознании человека, в полном ощущении жизни, неискаженном, глубоком восприятии этого мира, в поисках ответов на неизбежные вопросы, встающие перед каждым: как жить, что есть жизнь и смерть, правда и ложь, что есть судьба, счастье, время.

Когда начинаешь сравнивать себя со своими родственниками, — сколько обнаруживаешь сходства, как понятней становятся собственные привычки, черты внешности, особенности своего характера, судьбы!

Приблизительность и размытость представлений решительно обо всем стало нашей бедой. Давно с тревогой замечена неустойчивость сознания нашего народа, отсутствие у него «стойких демократических традиций», уважения к закону, терпимости к иному мнению. И все это вместе с простодушной доверчивостью. Отчего это все?

Стремление к воле, братству глубоко заложено кем-то в кровь, в характер нашего народа. Другим он быть не может, это его суть. На протяжении веков народ наш главное внимание уделял поиску воли, а не свободы, то есть поиску таких форм жизни, которые основаны были бы на любви, вере в Бога, на совестливых братских отношениях в своей среде, и меньше обдумывал формальное общественное и государственное устройство, законы, меньше придавал им значения, полагаясь на более важные, хоть и неписаные законы воли. Слишком велики пространства, на которых он расселился, чтобы жизнь на них была охвачена едиными правилами. Этим постоянно пользовались и пользуются расчетливые, корыстные люди, пробиваясь к власти, образуя правящий слой, устанавливая зыбкие, выгодные лишь себе порядки. И жизнь народа перекашивается, корабль народной жизни кренится, отношения рвутся, путаются, озлобляются и накаляются. По этой гримасе иные судили и сейчас судят о лице и душе народа. По равнодушию к формальным правилам жизни, по отсутствию «стойких демократических традиций» кое-кто говорит о неспособности нашего народа к государственному устроению. Ясно, что это не так.