Книга Епистинья Степанова - Виктор Конов

Нарядная тройка с женихом, «боярином», друзьями подкатила к хате Данилы за невестой. Тут начался шумный и веселый торг «боярина» с родственниками невесты, требующими за нее выкуп.

Но вот дело улажено, и появляется Пестя. Мать помогла сшить ей белое платье и простенькую фату, и юная невеста, тоненькая, стройная, с такими живыми веселыми глазами, легко поднялась в тарантас, села рядом со степенным Михаилом, в темном пиджаке, картузе, светлой рубахе-косоворотке навыпуск, брюках, заправленных в начищенные сапоги. И нарядная тройка получила прекрасное завершение. Любой встречный не мог не остановиться, не улыбнуться.

По степной дороге тройка помчалась в станицу мимо опустевших осенних полей, необычайно просторных, где пролетали лишь стаи птиц. Михаил со смущенной улыбкой поглядывал на Пестю, и она понемногу начинала привыкать к нему, к его неназойливому, стеснительному вниманию.

Станичный атаман принял их важно, но милостиво, сказал молодым наставительные слова о жизни на благо Отечества, напомнил, что живут они на казачьей земле и обязаны почитать казаков как своих благодетелей; от приглашения на свадьбу отказался — уже приглашен на другую, дело осеннее, кругом свадьбы. Михаила и отца это не обидело и не расстроило, они иногородние, из бедняков, на такую честь и не рассчитывали.

Как хорошо было бы рассказать про венчание: легкий туман от волнения в глазах Пести, неловкость жестов молодых перед батюшкой, лучи солнца в окнах церкви, дым кадила и запах ладана, тяжесть медной венчальной короны на голове. А затем — про обратный путь на хутор с сидевшим рядом не женихом уже, а мужем… Как встречал их весь хутор, как обсыпали на счастье овсом, хмелем, благословили прадедовской иконой… На свадебном гулянье пели русские и украинские песни, звучала русская и украинская речь, на дворе плясали гопака, русского, цыганочку, а мужики толковали про аренду, пахоту, волов и лошадей. Сегодня, зная все, зная, что ждет Пестю дальше, как зорко вглядывались бы мы в приметы. Какие знаки подавала в тот день судьба; не споткнулся ли конь, не разбилась ли тарелка, не погасла или не выпала ли из рук свеча, не покрылось ли небо вдруг тучами?..

Как хорошо, как увлекательно было бы подробно рассказать про весь этот светлый и непростой день… И дело не в том, что никто сейчас об этом не помнит, вернее, нет тех людей, которые могли бы помнить. Жалко, но ни такого венчания, ни поездки на тройке в станицу к атаману и в церковь, ни самой свадьбы не было.

Известно лишь, что Пестя после договоренности в виде сватовства собрала свои немудреные вещички, какие у нее оказались к тому времени, и перешла жить к Степановым. Вот и все.

Мать подарила Песте родовую икону Божьей Матери для душевной опоры в новой жизни, наказала молиться, терпеть и уехала в станицу Бородинскую, к другой части своей большой семьи.

Свадьбы не было. Причин оказалось несколько. Главная, конечно, из-за бедности: свадьба — это большие расходы, это показ приглашенным да и всему хутору своей жизни, быта, имущества, дома, а показывать-то особенно и нечего.

Куда посадить гостей, что и в чем подать на стол?.. Свадебные обычаи требуют много всяких неизбежных церемоний. Например, подарки молодым от родителей. А что они могут им подарить? Или показ гостям приданого невесты. Но где у Песта такое приданое, чтоб его можно было показывать, хвастаться всей свадьбе, всему хутору?.. Нет, по обычаям свадьба не получалась, а комкать ее, делать убогой и самим совестно, да и смешить хуторян, а особенно казаков в округе не стоило.

И еще были весомые причины. Допустим, поднатужившись, могли Степановы сыграть кое-какую свадьбу: все-таки денежки не Бог весть какие, но водились, вот и тройка свадебная с тарантасом есть, можно было пустить хоть легкую пыль в глаза хуторянам — поехать в станицу Тимашевскую на тройке венчаться.

Но жених и невеста — иногородние, приезжие, гости на казачьей земле, бедняки — гамселы, то есть хамами сели на чужую землю. И вдруг — на красивой тройке в казачью церковь. А что скажет атаман? А станичное правление? А сами казаки, особенно молодые, не выкинут ли какую-нибудь злую шутку? Чего это, мол, гамселы развеселились, раскатывают на тройке по их станице?..

Опасна для иногородних вся атмосфера жизни станиц, вообще своеобразна, накалена. Исследователь жизни казаков П. О. Кириллов пишет о казаках станицы Стародеревянковской в те годы на страницах «Кубанских ведомостей»:

«Уважение к начальству у казаков только наружное, в душе же они его ненавидят. Пока казак состоит на службе, он при встрече с начальством поневоле отдает честь, но, как только выходит в отставку, казак делается неузнаваем: не только непочтителен к старшим, но при случае дерзок, а при встрече никогда первый шапки не снимет. К духовенству они проявляют больше уважения, но не прочь иногда и над ним посмеяться или создать юмористическую песню, поговорку, пословицу. К лицам высшим себя подобострастия не замечается; к лицам, находящимся в зависимости у них, относятся пренебрежительно и деспотически и не прочь при всяком удобном случае кольнуть фразой: «вы на наших животах живете», хотя бы тот, к которому эти слова относятся, был самый честный работник. Ни любознательности, ни изобретательности в жителях станицы не замечается, но зато скрытность, желание унизить другого, отсутствие привязанности, дружбы, злопамятность и мстительность поразительны. К спорам, часто пустым, и драке проявляется большая наклонность. Драки чаще всего бывают при всякого рода попойках или же при столкновении интересов материальных (при покосах, распашке земли — там, где еще пользование юртом общинное). Были примеры, что при ссорах прибегали к оружию и были смертоубийства. Дух прежнего казачества, удальства проявляется чаще у пьяных, когда бывает зуд в руках и желание кого-нибудь «оттузить»…

Отправляются казаки на службу, служится напутственный молебен; возвращаются со службы по прошествии пяти лет, они непременно складываются и покупают что-либо священное для церкви, останавливаются недалеко от станицы и туда приглашают священника встретить их с крестом и служить благодарственный молебен за благополучное возвращение в свою родину, где столько дорогих сердцу воспоминаний и с нетерпением ждут родные, жены и дети. Проводы на службу сопровождаются гуляньем и пением, надрывающим душу даже постороннего слушателя: сколько слез проливается, сколько потрясающих картин. Вот казак уже прощается с отцом, матерью, женой и детьми и готов уже сесть на коня, как дети безмолвно, инстинктивно цепляются за него и не пускают, а мать, которая вскормила и вырастила на своей груди… нужно видеть ее страдания и слышать те речи, которые льются у нее из глубины души, ее обращения к сыну. Да, при всей кажущейся неприглядности, в этом народе много таких симпатичных сторон внутренней, сердечной жизни, которые в современном цивилизованном человеке редко найдете…»

Любопытен взгляд автора и тон этих заметок: о казачьей жизни в казачьей газете исследователь пишет как о чужой экзотике. При всей симпатии это все-таки взгляд господ на колоритную, но перекрученную, обозленную народную казачью жизнь. Не рискует автор выяснить или хотя бы задать вопрос: за что же «вольные казаки» так ненавидят свое начальство? С чего это вдруг? Ведь это не пустой вопрос. Но автор отлично знает, что тогда надо говорить обо всем, что накалило, обозлило казачью жизнь, — и о земле, и о воле, и о казачьей идее, преданной этим начальством.