Книга Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

— Государь, я рада, что тебе понравилось мое лакомство, но должна сказать, что творить его невероятно трудно. Приходится летать с цветка на цветок и собирать нектар на каждом. Впитать и перенести можно лишь самую малость. Весь день, пока Эфир дарует мне свет, при котором можно видеть, я вынуждена собирать, искать и возвращаться в гнездо, собирать, искать и возвращаться в гнездо — и обычно летать на большие расстояния. Но и к концу дня лишь крошечная часть собранного нектара превращается — моими тайными способами — в сладость, которая так тебя порадовала. Даже амфорка, что держишь ты в руках, — мой труд четырех с половиной недель, сам видишь, какое это трудоемкое дело. Запах меда до того силен, упоителен и неповторим, что многие приходят грабить мое гнездо. Творят они это безнаказанно, ибо я мала и могу лишь сердито жужжать на них и просить убраться прочь. Вообрази: труд многих недель можно утратить одним движением лапы ласки или языка медвежонка. Надели же меня оружием, твое величество. Ты наделил скорпиона, который ничего вкусного не творит, смертоносным жалом, а змее, которая только и делает, что нежится на солнце весь день, ты дал ядовитый укус. Дай же мне, великий Зевс, такое оружие. Убийственное, чтоб разило всякого, кто станет воровать мои драгоценные запасы меда.

Брови Зевса сошлись в сумрачной задумчивой гримасе. По небу раскатился рокот, начали собираться и клубиться черные тучи. Звери завозились, с тревогой наблюдая, как меркнет свет, а от порывов ветра захлопали скатерти и зашелестели мерцающие одеяния богинь.

Зевс, как и многие занятые важные особы, недолюбливал привередливость или жалость к себе. Эта глупая летучая точка, а не существо, требует себе смертоносного жала, а? Уж ей-то он покажет!

— Несчастное насекомое! — загремел он. — Как смеешь ты требовать столь чудовищной награды? Таким даром, как твой, нужно делиться, а не ревниво копить его. Я не только не пожалую тебе прошеного…

Мелисса перебила его писклявым недовольным жужжанием:

— Но ты дал слово!

Все собрание охнуло. Она что, действительно посмела перебить Зевса и усомниться в его чести?

— Уж извини, но, думаю, ты вспомнишь, чтó я обещал… — прорычал бог с ледяным самообладанием, которое гораздо страшнее любой вспышки гнева. — Что победитель может просить о любом одолжении. Я не обещал, что удовлетворю эту просьбу.

Крылья у Мелиссы поникли от разочарования[77].

— Однако, — продолжил Зевс, вскидывая ладонь, — отныне сбор меда будет даваться легче, ибо веленьем моим трудиться ты будешь не одна. Ты станешь повелительницей целого легиона, роя прилежных подданных. Кроме того, я одарю тебя смертельным и болезнетворным жалом.

Крылышки у Мелиссы бодро встрепенулись.

— Но, — не умолкал Зевс, — тому, кого ужалите вы, принесет раненому острую боль, а вот смерть это принесет тебе и твоему роду. Да будет так.

По небу раскатился еще один удар грома, и небеса начали расчищаться.

Мелисса тут же почуяла внутри себя странное движение. Глянула вниз и увидела, как из оконечности ее брюшка высовывается нечто длинное, тонкое и острое, как дротик. Жало — заточенное, как игла, но оканчивалось оно злым страшным крючком. Содрогнувшись, зажужжав и загудев, Мелисса улетела.

Мелисса — по-прежнему греческое имя пчелы-медоноса, и ее жало — действительно оружие самоуничтожения, припасенное на крайний случай. Если пчела пытается улететь после того, как воткнула жало в кожу жертвы, стараясь высвободиться, она рвет себе внутренности. У гораздо менее полезной и трудолюбивой осы такой зазубрины на жале нет, и оса способна жалить сколько угодно без всякой опасности для себя. Однако осы, какими бы ни были докучливыми, никогда не выдвигали богам эгоистичных высокомерных требований.

Правда и другое: в науке отряд насекомых, к которым принадлежит пчела-медонос, называется Hymenoptera, что в переводе с греческого означает «свадебные крылья».

Пища богов

Вероятно, не один лишь вспыльчивый нрав и раздражительность подтолкнули Зевса столь сурово наказать Мелиссу, чей мед действительно был чудесно вкусен. Возможно, дело в политике. Весь собравшийся мир бессмертных должен был засвидетельствовать происходящее. Пусть запомнят хорошенько: Владыка богов неумолим.

Безмолвие, сгустившееся над свадебном пиром, было таким же мрачным и сердитым, как тучи, что собрались перед этим. Зевс поднял амфору с медом над головой.

— В честь моей владычицы и возлюбленной жены благословляю эту амфору. Да не опустеет она никогда. Вечно пусть питает нас. Кто б ни пригубил этот мед, никогда не состарится и не умрет. Пусть будет пищей богов, а смесь его с соком фруктов — напитком богов.

Разнесся клич всеобщего ликования, взлетели горлицы, а тучи и молчание развеялись. Музы Каллиопа, Эвтерпа и Терпсихора вышли вперед и хлопнули в ладоши. Заиграла музыка, зазвучали восславляющие гимны, начались танцы. Много тарелок перебили тогда на радостях, и традицию эту блюдут до сих пор, где бы ни сходились греки поесть, попраздновать и пособирать с туристов деньги.

Греческое слово, означающее «бессмертный», — амбротос, а «бессмертие» — это и есть АМБРОЗИЯ: так стали называть тот особый, благословленный мед. Его перебродившая питьевая разновидность, своего рода медовуха, именуется НЕКТАРОМ — в честь цветов, сделавших этот сладкий подарок.

Гадкий Зевс

Чаша Геры была полна — и буквально, в тот конкретный миг, поскольку внимательная наяда наполняла ее кубок нектаром доверху и через край, и фигурально. Ее старший сын блистательно женился, а Зевс принес клятвы верности и преданности ей — в присутствии всех, кто хоть что-то в этом мире значил.

И потому она не замечала, даже сейчас, что ее ненасытный господин не сводит похотливых взоров с танцующей ЛЕТО, самой красивой нимфы с острова Кос[78]. Лето была дочерью титанов Фебы и Коя, что недавно получили амнистию от Зевса и явились на пир.

Зевсу на ухо забормотали:

— Ты думаешь, что моя племянница Лето обязана тебе жизнью, а потому будет готова разделить с тобой ложе.

Зевс глянул в мудрые, озорные глаза своей наставницы Метиды — океаниды, славившейся непревзойденным умом, хитростью и проницательностью. Метиды, которую он по-прежнему любил и которая, несомненно, любила его. Кровь в нем, и без того подогретая нектаром и амброзией, от танцев и музыки распалилась еще пуще[79]. Искра, вспыхивавшая между ним и Метидой, рисковала заполыхать великим пожаром.