Книга Синагога и улица - Хаим Граде

Он снова жил у старшего брата и весь заработок тратил на франтовство, на красивую одежду, как будто стремился получить таким образом компенсацию за то время, когда ходил в рванине по местечкам. Вечером, перед тем, как выйти на прогулку, он по десять раз перевязывал перед зеркалом галстук и все время чистил свои блестящие черные лакированные ботинки. Он начал возвращаться за полночь, как когда-то, пока семья не узнала, что он не выбросил из головы ту модистку с алыми ногтями и что это у нее он пропадает. Невестки буквально рвали из него куски мяса: что он находит в ее идиотской физиономии? Братья снова дали ему понять, что не допустят этого брака. Мойшеле клялся, что Берта Сапир чиста, как голубица, что он безумно ее любит и что от отчаяния может снова стать бродягой. Братья отвечали ему, что он может даже креститься или умереть молодым, но на этой вертихвостке не женится, даже если поставит одну ногу на небо, а другую — на землю. Разве что он хочет, чтобы от него осталось мокрое место.

Мойшеле знал, что братья своими медвежьими лапами могут забить его до смерти. Он начал забалтывать модистку, мол, вся семья Мунвас поднялась против него. Берта Сапир отвечала ему с пренебрежением:

— Разве ты мужчина? Ты тряпка!

Эти слова вызвали в нем такой гнев, что он согласился, чтобы жены братьев пошли сватать за него Нехамеле Глоз, портниху с улицы Копаница[85].

Низенькая, с высокой копной волос, Нехамеле выглядела ребенком, когда улыбалась, и злобной старухой, когда морщила свой широкий лоб. Для своих заказчиц она шила платья по моде, сама же носила длинные платья с длинными рукавами и с белыми отложными воротничками, застегивавшимися на шее. Золотые сережки остались ей в наследство от покойной матери, брошка — от бабушки.

— А от кого жемчуга, Нехамеле?

— Жемчуга — от бабушки Гителе, с отцовской стороны, — отвечала Нехамеле, и в ее глазах искрились жемчужинки слез круглой сироты.

Летними субботними вечерами портниха гуляла по улице Копаница до Поплавского моста и назад по той же самой улице. По одной стороне Копаницы тянулись сады. По другой, вдоль деревянных ворот тихих двориков, располагавшихся на берегу Виленки, тянулся тротуар. Летними вечерами на исходе субботы группки женщин у ворот смотрели вслед Нехамеле, проходившей мимо в полном одиночестве с маленьким кошелечком в левой руке. Женщины говорили между собой, что портниха хорошо зарабатывает и что она имеет подход к людям. Те, кого она обшивает, ее любят. Тем не менее она не может найти себе мальчика, и подруг у нее тоже нет. На ней словно знак сиротской печали, это держит на расстоянии и парней, и девушек.

Когда невестки семейства Мунвас зашли к портнихе свататься, они разговаривали с ней как добрые сестры.

— Тебе нашей семьи стыдиться не надо. Наши мужчины действительно торгуют рыбой, но они прекрасные люди. Ты знаешь Мойшеле?

Нехамеле покраснела и промолчала. Она не раз видела его стоящим на улице, опершись спиной на ворота, засунув руки в карманы и поставив ногу за ногу. Мойшеле зевал от скуки и не замечал Нехамеле или смотрел на нее холодным равнодушным взглядом, словно видел ее впервые, хотя портниха уже в который раз проходила мимо него туда и обратно. По молчанию Нехамеле свахи Мунвас поняли, что ее можно будет уговорить. Они рассказали об этом своим мужьям, и те взялись за брата, за этого цыгана.

— Дурило! Если бы ее родители были живы, разве бы она посмотрела в твою сторону? Твое счастье, что она круглая сирота.

Мойшеле даже не помнил, как выглядит эта портниха. Ему было просто любопытно посмотреть на девушку, готовую выйти замуж по сватовству. Когда невестки привели Нехамеле в дом, Мойшеле оценивающе взглянул на нее и решил, что перед ним стоит раввинша. Хотя он не сказал ни слова, Нехамеле сразу заметила издевательскую гримасу в уголках его губ. Она так сердито наморщила лоб, так сверкнула глазами и белоснежными зубами, что Мойшеле вынул руки из карманов, пораженный: смотри-ка, она даже очень ничего, когда злится… И она ему понравилась.

Весь вечер того первого свидания Мойшеле пел песенки и рассказывал истории про свои скитания. Нехамеле слушала, очарованная, с горящими от смущения ушами. Семейство Мунвас радовалось тому, как она стыдливо краснела, а Мойшеле уже заранее мстил модистке. Ага! Когда Берта Сапир услышит, что он женился, она больше не скажет, что он тряпка, а не мужчина.

После свадьбы братья Мунвас нашли для молодых квартирку во дворе Лейбы-Лейзера. Родные хотели, чтобы Мойшеле жил как можно дальше от них, как будто предвидели, что им еще предстоит пережить из-за него немало стыда. Нехамеле не хотела переезжать из района, где жили все ее клиентки. Но Мойшеле сказал, что его жена работать не будет. На то он и мужчина, чтобы быть добытчиком.

— Дай мне, Нехамеле, свой узелок, я обставлю квартиру, и плевать я хотел на моего хозяина, обивщика. Я могу быть обивщиком сам по себе и зарабатывать в три раза больше, чем сейчас.

Нехамеле смотрела на него с восторгом. Он никогда раньше не спрашивал, есть ли у нее еще и деньги, помимо большого сундука с ее гардеробом. Нехамеле, со своей стороны, чтобы выяснить, не одно ли приданое его интересует, не сказала, что скопила большую сумму. Тем не менее он догадался сам, но не говорил, пока ему не потребовались деньги, чтобы устроить их жизнь. Тронутая его благородством Нехамеле отдала все, что у нее было, и с большим доверием посмотрела ему в глаза.

Хотя Мойшеле и выглядел болтуном, он знал, о чем надо молчать, и ни слова не сказал Нехамеле о своей прежней любви. Через пару месяцев после свадьбы, уже проживая во дворе Лейбы-Лейзера, обивщик заскучал по модистке и отправился к ней с кучей подарков. Однако, вместо того чтобы броситься ему в объятия, страдая от тоски по нему и понимая, что больше его не стоит обижать, она встретила его грубыми речами, подобающими рыночной торговке.

— Ты женился на этой мелкой рыбешке, а меня хочешь в любовницы? Шиш тебе!

Берта Сапир всегда носила короткие платья, открытые блузки, расстегнутую безрукавку, даже чулки она не подтягивала, как следует. Пусть все увидят ее фигуру — и лопнут! Корсет, жесткая нижняя юбка — это все для уродливых жирных женщин, а она в этом не нуждается. Сколько бы Берта ни наклонялась и ни садилась в своем небрежном одеянии, ее тело оставалось крепким и упругим, как стальная пружина. Но характер у нее был отнюдь не стальной. Она была ленива, любила сидеть дома, но при этом постоянно фантазировала о романах. Ее первый жених сразу же понял, что ей надо поклясться в вечной любви. Однако его вечная любовь продолжалась от силы три месяца. Потом она крутила роман с женатым. Он рассказывал ей, как мучается со своей проклятущей женой, — и про Берту Сапир стали говорить, что она соблазняет чужих мужей. Модистка очень страдала от этой дурной славы и начала избегать мужчин, как бешеных собак. Так продолжалось до тех пор, пока она не познакомилась с Мойшеле Мунвасом. Он был холостяком и просто мечтал на ней жениться, только его братья запретили ему. Когда он от великого огорчения пошел по свету, Берта Сапир осталась ему верна. А когда Мойшеле вернулся, она припала к нему, как жаждущий к воде. Она не сомневалась, что, раз ее жених выучился специальности и становится самостоятельным человеком, он освободится от своих братьев и они поженятся. Однако выяснилось, что он ищет невесту с деньгами и достойной родней.