Книга Тень прошлого - Андрей Воронин

– Есть! – сообщила она, выныривая на поверхность с бутылкой молока в руке. – Вот не думала, что у меня водится эта дрянь! Что…

Она не договорила, осекшись на полуслове, потому что, обернувшись, увидела направленный на нее пистолет с глушителем. Но страшнее пистолета были совершенно безумные, горящие глаза Чучмечки, глядевшие на нее поверх пистолетного ствола. Зрачки их страшновато пульсировали, то расширяясь во всю радужку, то сужаясь в точку. Смотреть на эту медленную пульсацию было до невозможности жутко, и рыжая заслонилась рукой с зажатой в ней молочной бутылкой в тот самый миг, когда Оля спустила курок.

Пистолет приглушенно хлопнул, пуля вдребезги разнесла бутылку, окатив молоком всю кухню, и вошла точно в переносицу. Не издав ни звука, рыжая опрокинулась назад, ударилась спиной о холодильник и боком упала на пол, глядя в угол остановившимся взглядом широко открытых глаз.

Из-под ее головы, смешиваясь с разбрызганным по полу молоком, неторопливо расползалась кровавая лужа.

Оля стояла, держа пистолет в вытянутых руках, и смотрела на эту лужу взглядом, в котором было не больше жизни, чем во взгляде рыжей хозяйки дома. Губы ее раздвинулись, обнажая белоснежный оскал, дыхание сделалось частым и прерывистым – казалось, она близка к оргазму. Да так оно, в сущности, и было: деньги никогда не являлись главным побудительным мотивом совершаемых ею убийств. Важнее денег было возбуждение, которое она испытывала, видя, как жизнь покидает простреленное тело, – это было лучше любого секса. Даже кайф, получаемый ею от кокаина, к которому она пристрастилась пару лет назад, был меньше.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух через стиснутые зубы, она немного успокоилась и убрала пистолет обратно в сумочку. Как всегда после удачного выстрела, она немного дрожала от возбуждения, но в делом чувствовала себя великолепно. Внизу живота ощущалась приятная тяжесть, и она точно знала, что чудак со странным именем, разъезжающий по Москве на уродливом старом «Лендровере», не пожалеет, если пригласит ее сегодня вечером к себе домой. А он пригласит, потому что она сделает для этого все возможное. Было время, когда ей удавалось на спор «завести» даже полных импотентов, а Забродов, судя по его реакции, импотентом не был.

Положив сумочку на захламленный стол, она взяла свою чашку, выплеснула из нее кофе в раковину и помыла чашку, тщательно вытерев ее кухонным полотенцем.

Для этого ей пришлось перешагнуть через тело, в пальцах левой руки которого все еще дымилась догоревшая почти до фильтра сигарета. Заметив поднимавшуюся снизу тонкую струйку дыма, Оля наступила на сигарету каблуком и растоптала ее вместе с пальцами.

Вернувшись в комнату, она взяла валявшуюся на постели пачку денег, бросила ее в сумочку, отыскала в прихожей ключи от квартиры и вышла на лестницу, аккуратно заперев за собой дверь.

Спустя двадцать минут она остановила «Фольксваген» на набережной Москвы-реки и выбросила ключи от квартиры в воду.

* * *

Константин Андреевич Лопатин открыл глаза приблизительно в тот момент, когда ключи от квартиры его рыжей «провинциалки», булькнув, пошли ко дну. Глаза он открыл вовсе не по своей воле – будь это в его власти, он спал бы еще полдня, но настойчивая трель телефона разбила сон вдребезги.

Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, не вполне понимая, где он и что с ним, и надеясь, что разбудивший его надоедливый трезвон как-нибудь стихнет сам собой. Поначалу он не ощущал вообще ничего, кроме желания неподвижно лежать с закрытыми глазами, но постепенно его органы чувств проснулись, и чудовищное похмелье ядовитым цветком распустилось в его организме. Пока он лежал, прислушиваясь ко все усиливающимся симптомам алкогольного отравления, подробности вчерашнего безумного вечера неторопливо проступали на экране его памяти, как на опущенной в раствор проявителя фотобумаге, и так же, как на проявляемой фотографии, поначалу серые и размытые, они с каждой секундой приобретали все большую резкость, оставаясь при этом плоскими, двухмерными. Когда эта резкость дотла до крайнего, нестерпимого предела, а надоедливое дребезжание телефона сделалось невыносимым, Константин Андреевич с хриплым стоном открыл глаза. Свет ударил по ним, словно перчатка, взорвавшись в голове вспышкой тупой боли, тошнота нахлынула всепоглощающей приливной волной, и Константин Андреевич, снова издав слабый предсмертный стон, уронил голову на подушку.

Телефон все еще звонил. Бормоча распухшими и шершавыми, как наждачная бумага, губами страшные ругательства, Лопатин героическим усилием заставил себя сесть. Телефон, словно только этого и дожидался, смолк.

Константин Андреевич со вздохом облегчения повалился на бок, и телефон немедленно зазвонил снова.

Придерживаясь за мебель, Лопатин кое-как добрел до прихожей и снял трубку, тут же уронив ее и едва не заплакав от бессилия. Рядом с телефоном на столике валялся черный кружевной лифчик. Константин Андреевич взял его в руку и некоторое время разглядывал с тупым изумлением. Из прострации его вывело доносившееся откуда-то снизу неразборчивое кряканье. Опустив глаза, он увидел болтавшуюся на шнуре телефонную трубку и, с трудом поймав, поднес ее к уху, все еще держа в левой руке лифчик.

– Лопатин! – взывала трубка. – Алло, Лопатин!

Голос был совершенно незнакомый, и Константин Андреевич каким-то неизвестно откуда взявшимся шестым чувством уловил исходившую из телефонной трубки угрозу, хотя голос звучал жизнерадостно, словно готовясь преподнести Константину Андреевичу какую-то хорошую весть. Ему захотелось немедленно положить трубку, и не просто положить, а швырнуть ее так, чтобы проклятый аппарат разлетелся вдребезги, но вместо этого он с трудом отлепил от неба намертво присохший, огромный и шершавый, как дубовое бревно, язык и пробормотал в трубку что-то невнятное, давая абоненту знать, что он находится на проводе.

– А! – обрадованно воскликнул голос. – Жив, курилка! – Ну что, хорошо погулял? Оттянулся на свободе?

– Кх-то это? – непослушными губами спросил Константин Андреевич. – Вы кто?

– Конь в пальто! – все так же жизнерадостно ответил голос. – Не задавай глупых вопросов, лучше послушай.

В трубке что-то щелкнуло, и голос, в котором Константин Андреевич с трудом признал свой собственный, произнес:

– Тихо, цыпленок. Я тебе что-то покажу. На что тебе эта Третьяковка? Тихо… Я сегодня знаешь кто? Я сегодня орел. Вскормленный в неволе орел молодой. И не перечь…

В трубке опять щелкнуло, и прежний голос спросил:

– Ты еще там, Лопатин?

– Я слушаю, – стремительно трезвея и понимая, что трезвеет катастрофически поздно, с опозданием на добрых полсуток, ответил Константин Андреевич.

– Это правильно, – одобрил голос, – слушай. Да не вздумай трубку бросить! Не в твоих интересах… У нас ведь, помимо аудио-, еще и видеозапись имеется. Не интересуешься?

– Врешь, мерзавец, – слабым голосом проговорил Константин Андреевич, уже зная наверняка, что незнакомец не врет. "Господи, – подумал он, – как же так?