Книга Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во второй половине XX века организаторы стали охотно назначать последний тур на утро, ломая привычный режим спортсменов, — ради того, чтобы сэкономить полдня оплаты жизни участников. А партии, сыгранные утром, ввиду большого количества ошибок вряд ли годятся для публикации. У меня есть богатый опыт бедной по качеству игры по утрам. Однажды утром в Гаване в 1966 году я проиграл Рикардо Кальво в 16 ходов…
Еще одно воспоминание о турнире 1971 года. Журналист Юл Веллинг захотел взять у меня интервью на тему о попытке захватить самолет группой евреев в Ленинграде в конце 1970 года. Не помню, что я говорил, но Юл впоследствии сказал мне, что он не ожидал такой откровенности от советского шахматиста. А позже, в 1980 году, он перевел рукопись моей книги «Антишахматы» на голландский язык. В отместку советское посольство отказало ему в визе, когда спустя шесть лет (!!) он захотел посетить матч Карпов — Каспаров в Ленинграде. КГБ, знаете ли, и за границей имело списки неблагонадежных!
Небольшой, но запоминающийся политический урок, полученный в тот год: я пришел в спортивный диспансер (обратите внимание, читатель — в СССР были специализированные клиники для спортсменов!) и пожаловался, что зрение слабеет. Врач, немолодой человек, сказал: «Нужно потреблять больше витамина А. Кушайте больше сливочного масла, но не здесь, а за границей. В Советском Союзе готовятся к войне, и съестные припасы часто многие месяцы находятся в складах под землей и теряют свои качества»
В новом претендентском цикле я должен был играть против Е. Геллера. Он несколько старше меня и уже миновал пик своих лучших достижений. Но по-прежнему пользовался славой боевитого, исключительно энергичного шахматиста. С тех пор, как я вышел на всесоюзную арену, его фигура всегда маячила радом со мной. Он никогда не был организатором заговоров против меня, но примыкал к ним. В наших личных встречах за доской счет был в мою пользу, но иногда он наносил мне чувствительные поражения…
Пока я занимался своими текущими делами, в мою сторону начал двигаться молодой шахматист Анатолий Карпов. Следующие несколько страниц посвящены человеку, с которым я был связан более 20-ти лет. Но поскольку эти страницы касаются и Карпова — пусть читатель теперь познакомится с ними.
Гроссмейстер Семен Абрамович Фурман. Этот человек сыграл в моей жизни значительную роль. Шахматист, которому удалось развить свое понимание тонкостей этой игры в работе с сильнейшими — Бронштейном, Ботвинником и другими, снискал известность как трудолюбивый, прилежный, добротный тренер.
Мы познакомились (как, впрочем, и разошлись!) при странном стечении обстоятельств. 19-летний кандидат в мастера, я впервые участвовал в соревнованиях для взрослых. Это был чемпионат Ленинграда 1950 года. Очередную партию мне предстояло играть с Фурманом — опытным мастером, кстати, на 9 лет старше меня. Я проспал и слишком поздно отправился на игру. Не доверяя трамваю, я бежал большую часть пути до клуба, километра полтора. С опозданием на 20 минут, запыхавшись, я примчался в клуб, сел за доску и быстренько сделал (я играл черными) первые ходы.
После 10 хода у молодого шахматиста хватило здравого смысла понять, что на выигрыш в этом положении ему претендовать рановато. В отличие от его умудренного опытом противника: продумав здесь более получаса, он оставил коня под боем и сыграл, помнится, 11.0-0-0. Я забрал коня и без хлопот довел партию до победы. Она продолжалась 27 ходов. К сожалению, ее текст не сохранился.
Очевидно, эта партия с ее мутящими разум ассоциациями надолго запомнилась Фурману. Наши встречи в дальнейшем были наполнены ожесточенной, кровопролитной борьбой. Сейчас, когда я пишу это эссе, мне кажется, что Фурман — человек на редкость молчаливый, интроверт, но, как я заметил, обидчивый и с тягой к мщению! — находился под впечатлением, под мрачным впечатлением от этой партии десятки последующих лет…
Однако как сильнейшие шахматисты Ленинграда, профессионалы, занимающиеся общим делом, мы сблизились, часто анализировали вместе, вели иногда теплые, я бы сказал — дружеские беседы. На протяжении многих лет Фурман сотрудничал главным образом со мной, я рассматривал его как своего человека. Моя жена Белла была дружна с женой Фурмана Аллой, мой сын хорошо знал сына Фурмана. Получается, что мы, вроде, дружили семьями…
Мое следующее яркое воспоминание, связанное с Фурманом, относится к 1954 году. На международном турнире в Бухаресте участвовали четверо советских — Р. Нежметдинов, Р. Холмов, С. Фурман и я. Весь турнир я боролся с Нежметдиновым за первое место. Мы на несколько очков обошли всех остальных и перед последним туром стояли рядышком. Мне предстояло играть белыми с О’Келли, ему — черными с Фурманом. Перед игрой Фурман был настроен по-боевому, к тому же и я его науськивал, просил играть как следует. Я сделал быструю ничью, а Фурман отложил свою партию с некоторым преимуществом. Глубокой ночью мы анализировали вдвоем отложенную позицию. Человек физически сильный, Фурман в ту ночь едва выдерживал огромное умственное и нервное напряжение; во время анализа у него носом пошла кровь. Спать он в ту ночь так и не пошел, а наутро партию выиграл. Принес мне таким образом победу в моем первом в жизни международном турнире. В моих глазах, учитывая все детали, представляя себе, сколько сил Фурман затратил, его достижение выглядело как спортивный подвиг. И сейчас мне кажется, что одна тысяча лей из 12 000, полученных мною как первый приз — то, чем я отблагодарил Фурмана за его вклад в мою победу — это было не слишком много…
Как бы то ни было, эпизод в Бухаресте укрепил наши взаимоотношения. Нам часто приходилось участвовать в одних и тех же соревнованиях, нередко — играть за одну и ту же команду. Естественно, мы часто встречались за доской в общем анализе. Но мне не приходило в голову пригласить Фурмана помогать во время важного соревнования. В 1960 году во время чемпионата СССР мне помогал В. Чеховер, во время чемпионата 1965 года в Киеве моим помощником был В. Шияновский, на межзональный в Тунисе в 1967 году со мной поехал Е. Васюков, он же помогал мне накануне турнира претендентов на Кюрасао в 1962 году. Неоднократно в 60-е годы я устраивал тренировочные сборы с В. Осносом. Только когда вышел на серьезные матчи претендентов в 1968-м году — тут мне захотелось ввести в бой «тяжелую артиллерию». Я стал готовиться с Фурманом и взял его как помощника на матч с С. Решевским в Амстердам.
В те годы выезды спортсменов за границу оформлялись Комитетом спорта СССР с разрешения специальной комиссии ЦК КПСС. Комитет командировал спортсменов и их тренеров, оформлял, покупал билеты, выдавал деньги на питание, так называемые «суточные». Специального гонорара для тренера предусмотрено не было; поездка за границу — в СССР это было нечто, тоже своего рода «гонорар». Предполагалось, что спортсмен, получая за границей денежный приз, будет распоряжаться им по своему желанию, а если у него будут другие доходы, например, с сеансов, то будет сдавать половину в кассу Комитета. У меня был забавный случай в 1968 году. Дело было в Голландии. Делегация советских шахматистов, где руководителем был я, а единственным членом делегации Михаил Таль, участвовала на турнире в Вейк-ан-Зее. Турнир сложился благополучно для нас, что тоже было немаловажно во взаимоотношениях со Спорткомитетом. Потом мы давали сеансы. И я исправно откладывал половину нашей выручки для Комитета. А через две недели Таль уезжал. Я проводил его в аэропорт Амстердама. Оказалось, что у Таля перевес багажа 40 килограмм. Возможно, кому-нибудь удалось бы подсказать мне легальное решение проблемы. Но я по-простецки перераспределил деньги, причитавшиеся Комитету, и расплатился ими за перевес багажа…
