Книга Веселые будни - Вера Новицкая

Поздравляли, целовали меня почти все, в том числе и Евгения Васильевна так ласково-ласково меня обняла. Славная она, милюсенькая.

Люба поздравила меня, но сказала, что в три часа еще раз это сделает, когда придет к нам вместе со своей матерью.

Я и без причины готова была целый день хохотать, так мне весело было, a тут еще наша новенькая Пыльнева за французским уроком до смерти меня насмешила. Задано нам было по учебнику переводить кусочек с русского на французский и с французского на русский. В первую голову вызывают Пыльневу. Она встает и громко, быстро-быстро, отчетливо так, без передышки начинает:

— Combien de pages a ce cahier? [37] Сколько кур у соседа? Voici un coq et une poule [38]. Вот обезьяна и попугай. Ce chien jaune est malade [39]. Мой дядя охотник. La tante appelle le chat [40]. Вот желтое насекомое…

Так одним залпом все это у нее и вылетело.

— Постойте, погодите, это что такое? — перебивает ее Надежда Аркадьевна.

Евгения Васильевна смотрит и смеется, мы с Любой кончаемся от хохоту, положив головы на парты. Шурка взвизгивает на весь класс, она уж засунула себе в рот полплатка, но все-таки не может удержаться. Все — даже Леонова и Зернова — все смеются. Одна Пыльнева ничего не понимает, стоит, бедная, красная-красная, и глаза, полные слез.

— Ну-ка, переведите еще раз, да не торопитесь так, — говорит ей Надежда Аркадьевна.

Ta начинает совсем медленно:

— Combien de pages a ce cahier? [41] Сколько кур у соседа?

Опять всеобщий визг.

Крупные слезы начинают капать из глаз Пыльневой.

— Я не знаю отчего… все… смеются… я по книжке… верно все…

Наконец дело разъясняется. В той гимназии, куда Пыльнева поступила раньше, французский язык не обязательно было учить, она ни слова и не знает, только читать и писать умеет, да и то неважно, a понимать ничего ж не понимает. В учебнике же страничка разделена пополам, налево — то, что с русского на французский, a направо — с французского на русский. Она же думала, что одно — перевод другого, ну, и выдолбила, добросовестно все наизусть выдолбила.

Завтракать нам с Любой не пришлось, мне — потому что хлопот много было, a ей — за компанию. Как только зазвонили на большую перемену, я сейчас руки в парту, a коробка, конечно, уже развязанная стоит. Только Надежда Аркадьевна встала, я ей и поднесла. Ну, она, конечно, осведомилась, почему я угощаю, поздравила и взяла две шоколадные бомбы.

Потом я понеслась Женюрочке предлагать. Ta церемонилась, одну несчастную тянучечку вытащила, но я ее стала упрашивать и чуть не силой заставила еще три хороших конфетки взять. Она вся розовая-розовая — конфузится, a я ведь знаю, что она сладкое страшно любит, потому что всегда что-нибудь сосет или грызет, раза два и мне даже преподнесла.

После нее стала класс угощать. Все берут как берут, a Татьянушка с Рожновой как приналегли!.. Ну, думаю, все до дна выберут. Нет, Бог милостив, еще кое-что осталось. Потом полетели мы сперва в нашем коридоре всех угощать, то есть учительниц, конечно, — на всю гимназию где же конфет напастись? Только некоторым моим любимцам перепало. A затем галопом в средний коридор: ведь самые-то мои душки — Юлия Григорьевна и Линдочка — там всегда, потому Юлия Григорьевна не только уроки рисования дает, но еще и классной дамой во втором «А». Примчались, смотрим — как всегда под ручку гуляют; мы к ним.

— А, — говорит Юлия Григорьевна, — вот и тараканчик наш бежит.

А Линдочка только смеется, глаза прищурила, мордочка острая — ни дать ни взять котенок. Милая! Ну, я им коробку.

— Это на каком же основании тараканчик пир на весь мир задает? — спрашивает Юлия Григорьевна. — Именин Марии как будто 20-го декабря не бывало.

Я объяснила им.

— Значит, — опять говорит Юлия Григорьевна, — тараканчику нашему сегодня целых десять лет исполнилось. Возраст почтенный, особенно для таракана. Ну, поздравляю, Муся, желаю всего хорошего и того… Немного успеха по рисованию, a то очень уж там виды удручающие попадаются.

И крепко-крепко она меня поцеловала.

— И я вас от души поздравляю, — говорит мадемуазель Линде. — Дай Бог, чтобы вы навсегда сохранили такое же доброе чуткое сердечко, — взяла мою голову двумя руками и поцеловала меня в лоб.

Милые! Славные! Дуси! Какая же я счастливая, что меня все так любят!

Когда я пришла домой, застала тетю Лидушу с Леонидом Георгиевичем, письмо от бабушки и поздравительную карточку от Володи (потом скажу какую).

Тетя Лидуша от себя подарила мне брелок — кошечку с чудесными желтыми глазами, a Леонид Георгиевич альбом для стихов. (Что я говорила! Je connais bien mon monde! [42]) Красивый альбом, чудо, такой большой, серо-зеленый, и на нем ветка розовых, совсем светло-светло-розовых и белых гиацинтов, a листки альбома все разноцветные и почти на каждом какой-нибудь дивный цветок. Прелесть, как красиво!

— Да ты, Муся, полюбопытствуй, в середину-то повнимательнее загляни, да и сначала перелистай, a то ты, по обыкновению, с конца смотришь.

Гляжу, a на второй странице что-то карандашом нарисовано. Вот насмешник противный! Все-то он помнит и потом всю жизнь проходу не дает!

На листе нарисована я своей собственной персоной, a рядом со мной мой милый ушастик Ральф. Я сижу за столом и, высунув кончик языка, скривив голову набок (сколько уже мне за это доставалось и от мамуси, и от Барбоса!), пишу, a Ральф (задние лапы на кончике стула, передние — на столе) старательно треплет книгу. И ведь правда, это было, так он всего моего Евтушевского [43] и сжевал, пришлось нового покупать. И откуда только этот новоиспеченный дядюшка всякие такие штуки разузнает? Неужели это мамуся такая предательница?

Петр Ильич, тот ведь без конфет в дом, кажется, и войти не умеет, a тут еще случай такой хороший — рождение. Вот и притащил он громадную круглую коробку, a на ней сверху сидит на задних лапах заяц, да такой милюсенький. Роста как всамделишные маленькие зайцы бывают, сидит, головушку свою милую на сторону своротил и грызет морковку. Ну, как не поцеловать Петра Ильича за это? И поцеловала.