Книга Когда я был маленьким, у нас была война - Станислав Олефир

Раньше Тося работала в колхозе, но, когда перешла к Феде, на поле почти не показывалась и, само собой, не выработала положенных трудодней. В наказание у нее отрезали больше половины огорода и запретили пасти корову в общественном стаде. Могли и судить, но, к счастью, в одну из ночей начальник станции заглянул в депо – проверить, как идет ремонт паровоза под военный состав. Там познакомился с Тосей, поел ее борща и распорядился оформить ее сторожем депо. Никто никогда это депо не охранял, да и кому могли понадобиться паровозы? Все равно оформили. К тому же одну-единственную. Получалось, сутки депо находилось под охраной Тоси, а трое – тащи эти паровозы куда хочешь.

Но Тосю все это не волновало. Любовь к Феде так застила ей глаза, что кроме него ничего она не видела и не слышала. Варила борщи да вареники, носила в депо, устроила в пустой паровозной будке настоящую постель. С пуховыми подушками и марселевым[10] покрывалом. Даже вышитую петухами шторку повесила на окно. Над топчаном пристроила Федину фотографию. Молодого, красивого, со значком почетного железнодорожника и двумя медалями.

Хату тетки Василины тоже не забыла. Выбелила и изнутри, и снаружи, да еще и подвела сажевой краской. Скамейку у ворот выкрасила под паровоз: снизу черная, сверху красная, посередке белая. Все делала с песнями и великой радостью. Наша мама давно оттаяла к Тосе и приглашала вместе с Федей в гости.

Потом началась война, и почти все мужчины ушли на фронт. Лишь те, кто работал на железной дороге, получили бронь. Теперь Тося в селе почти не появлялась. Днем помогала Феде ремонтировать паровозы, ночью варила еду для всей смены. И всё под бомбами. Станция-то узловая, считай, вся Украина через нее едет. Даже когда немцы заняли Запорожье, продолжали грузить эшелоны и отправлять на восток. Лишь после того как немецкие самолеты разбомбили мост через Конку, все остановилось. Теперь ни отправлять эшелоны, ни уехать самим не было возможности.

Когда пришли немцы, всем оказавшимся в оккупации железнодорожникам приказали явиться на работу. Иначе – расстрел. Снова утром и вечером у нашего села останавливался пригородный поезд, только теперь в паровозе вместе с машинистом ездил немец с винтовкой. Этот немец и убил Федю.

В то утро в паровозе что-то не заладилось. Федя, услышав подозрительное сипение, погрозил машинисту кулаком. Это не понравилось и без того разозлившемуся за задержку поезда немцу, и он выстрелил в Федю из винтовки.

До вечера Федя лежал у железнодорожной насыпи под охраной двух полицаев, вечером его перенесли в нашу хату, обмыли, переодели, а на рассвете похоронили. Там у насыпи – несколько глубоких оставшихся от бомб воронок, в одну из них Федю и закопали. Мама говорила, Феде так даже лучше. Будет лежать и слушать свои паровозы…

Ни мама, ни тетка Кунька, ни полицаи, которые закапывали Федю, Тосе ничего не сказали. Молчали и остальные. Все боялись, что кинется искать убившего Федю немца и наделает беды. Немцы-то могли расстрелять просто за недобрый взгляд, а у Тоси одним взглядом не обойдется. Как-то одна из соседок за то, что живет с Федей без всякой регистрации, обозвала Тосю шлендрой, так Тося вцепилась ей в косы. А здесь – Федя!

Два дня она металась в поисках. Ее несколько раз видели в депо, на вокзале и даже возле городской управы. Наконец кто-то сказал правду. По-видимому, это с лучилось в депо или на станции, потому что в селе ее больше никто не встречал. Ночью Тося забралась в стоящий в депо паровоз, развела пары и повернула реверс. Паровоз послушно выкатился из депо, пересек поворотный круг, подхватил десяток стоящих на пути вагонов и погнал в сторону Чапаевки. Ни фары, ни свет в кабине Тося не включала, а может, и не знала, как это делается.

Мчавшийся на всех парах поезд минул отремонтированный немцами мост через Конку, проскочил Бруневский поворот и столкнулся со встречным поездом. Громыхнуло так, что даже в нашей хате зазвенели стекла.

Как это выглядело на самом деле, не знает никто, потому что даже полицаев к этому месту не подпустили. Пригнали пленных из-под Волновахи и в три дня всё отремонтировали.

Сколько погибло немцев, сколько наших – тоже никому не известно. Известно лишь, что во встречном поезде было три пассажирских вагона с немцами, а от этих вагонов остались одни щепки.

Всех, конечно, мучило: кто устроил диверсию? Самое удивительное, что на наших никто не подумал. Хотя в селе был добрый десяток полицаев, и некоторые служили немцам очень старательно, но никого не тронули. Подумали на пленных красноармейцев. Перед этим они убили двух охранников, и некоторые ушли в Дибровский лес. За ними гнались с собаками, стреляли всю ночь, но догнать не смогли. Больше всего на этих красноармейцев и думали.

Но мы-то знаем, как было на самом деле. Искореженные и разбросанные под откосом вагоны и паровозы были для нас лакомой добычей. С топливом в войну было туго, а здесь и доски, и уголь. Мы потихоньку мешки и набивали. Однажды соседская девочка принесла оттуда лоскут шелка. Говорит, нашла в паровозной будке. Мама, как только этот лоскут увидела, стала белой как стена. Незадолго до гибели Феди мама шила для Тоси шелковое платье. А уж она-то и ткань помнила, и свою строчку знала…

Я уже говорил, что Федя был дальним родственником нашей мамы, поэтому всю его одежду отдали нам. В первый класс я отправился в пальто, перешитом из железнодорожной Фединой куртки. Только дырочку от пули мама зачем-то вырезала вместе с куском материи…

Прошло много лет. Я с группой вулканологов возвращался с Камчатки, где наблюдали за извержением самого высокого в мире вулкана – Ключевской сопки. Добрались до аэропорта, а дальше – стоп! У нас три мешка образцов вулканических пород, а разрешения на вывоз нет. Рядом с вулканом – военный гарнизон, всякие испытания, все на контроле, а мы без внимания. Одиннадцать вечера, все разрешительные организации давно закрыты, вот мои начальники и кинулись решать проблему. Мешки с образцами свалены у входа в аэропорт, я их охраняю. Напротив остановились два морских офицера и завели о чем-то разговор. Высокие, в парадной форме и немного пьяненькие. На меня, как только речь одного из них услышал, таким родным повеяло – не передать. Подхватываюсь, прошу прощения и спрашиваю: откуда он родом?

– Из Украины, – удивленно отвечает тот.