Книга Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин

Начало своей европейской славы он приписывал тем же заграничным путешествиям.

Выставке картин и видов Кавказа, на собранные средства с которой устроена его знаменитая феодосийская галерея 25 лет назад, мы обязаны его продолжительным путешествиям в 1868 г. по Кавказу. Чудный край, дикие красоты которого вдохновляли Пушкина и Лермонтова, надолго привлекли к себе внимание художника и дали, по его словам, кисти его тот простор, тот величавый взмах, который дают громады гор с их снеговыми вершинами, ущельями и водопадами. Даже путешествие в Египет в ноябре 1868 г. исполнило его поэтическими восторгами, и, по словам его, «присоединило несколько новых данных его богатому запасу прежних впечатлений в художественной памяти». Пески Египта, кучи финиковых пальм, белые стены зданий, отчетливо выделявшиеся на фоне сапфирного или рдеющего, как расплавленный мед, африканского неба, – скоро были перенесены кистью художника на его картины. Поездка в Константинополь в 1874 г. дала возможность ему изучить яркий колорит азиатского Востока и писать в течение 3 недель пребывания в нем шесть больших картин по рисункам султана Абдул-Азиса и до 15 небольших – по своему собственному вдохновению восточною природою Турции и т. д.

Из этого видно, что путешествия нисколько его не «отвлекали от работы», а напротив, усиливали его кипучую художественную деятельность и способствовали ее развитию.

Не касаясь «семейной жизни и светских обязанностей», которым оставался неизменно верен, как и во дни молодости, в последние годы наш знаменитый художник, перейду к последнему пункту – чтение, о котором дважды упоминает автор беседы с И. К. Айвазовским, приписывая ему слова:

«И наконец, чтение… Читать я почти перестал, так как чувствую, что новые мысли и образы вытесняют мой обширный запас с юности набранных бесчисленных водяных и световых художественных впечатлений, переработки и перестановки коих хватит на много лет…» Прекрасно как будто бы сказано, но относительно правдивости этих слов я склонен к сомнению, основывая свое подозрение на том неоспоримом факте, что при своей деятельной, как всегда, работе, последних выставках и знакомых, находясь в Петербурге и приехав сравнительно на короткое время, проф. И. К. Айвазовский успевал прочитывать несколько журналов и газет почти ежедневно и читал всегда без очков. Он живо интересовался до последнего дня политикой и литературой, выписывал в Феодосию до 20 газет и журналов и вел, несмотря на свои годы, деятельную аккуратную переписку, перечитывая и увлекаясь, как в молодые годы, со своими друзьями: Гоголем, Майковым, а также Пушкиным, Тургеневым, Ренаном и другими авторами. Вечно, по его собственным словам, ища вдохновения и владея мечтой о создании новой, носящейся в воображении его картины, живя на берегу вдохновлявшего его Черного моря, он не испытывал нужды в «переработке» и «перестановке» «на много лет» прежних впечатлений.

Справедливость моих слов и восприимчивость его к новым впечатлениям доказывают и его посмертный альбом и этюды его из нашей северной природы, написанные и талантливыми штрихами только намеченные, как бы темы для будущих картин, в этом альбоме в Петербурге почти за месяц до смерти. Альбом этот он мне показывал.

В заключение позволю себе заметить, что И. К. Айвазовский никогда не говорил, что последнее громадное вдохновенное полотно его, написанное в прошлую зиму и изображающее Петра Великого, подающего из финских шхер в бурю сигналы погибающему судну, написано было в первый раз 50 лет тому назад, по заказу Пашкова. Он говорил мне и другим недавно еще так, что картина эта первоначально написана была им еще в 1846 году на сюжет, где-то им вычитанный, для жившего тогда в Петербурге мецената и покровителя искусства миллионера Яковлева. «Об этом узнал государь Николай Павлович и осчастливил меня своим посещением. Картина ему очень понравилась, – рассказывал нам И. К. Айвазовский. – „Как ты думаешь, – спросил он меня. – уступить мне ее Яковлеву?“ Я убедил его величество, что Яковлев сочтет себя счастливым. Государь купил картину и подарил ее своему сыну, великому князю Константину Николаевичу. Она висит в Мраморном дворце. Но мне самому эта картина не нравилась, и я тогда же дал себе слово написать ее еще раз. Теперь, через 64 года, я сдержал это слово, и второй картиной, настроение которой, можно сказать, почти всю жизнь я отыскивал, пока достиг поэтического впечатления и нашел сочетание яркого света и красок, я доволен гораздо больше, чем первой». Так говорил сам художник мне и присутствовавшему при нашем разговоре г. Протопопову вскоре по приезде своем в Петербург. Стало быть, «история картины» передана также неверно г. Г. Д. и требует исправления.

«Петр I при Красной горке, зажигающий костер для сигнала гибнущим судам своим». Художник И. К. Айвазовский. 1846 г.

Глава XIV

Картинная галерея И. К. Айвазовского. Картины «Плач императрицы Марии Федоровны» и «Встреча Венеры».

Из прекрасной, большой и художественно обставленной белой залы с яркой оранжевой штофной[33] мебелью, бюстами и портретами с автографами и самыми сердечными дружескими надписями великих мира сего, Иван Константинович любил переходить с гостями на большой исторический балкон, где иногда они пили даже послеобеденный кофе. Балкон выходил на сверкающий южной зеленью бульвар и морскую бухту, вблизи которой расстилалось косой уходящее вдаль безбрежное лазурное море. Развалины старинной генуэзской башни придавали всей местности особый исторический колорит, но и на самом балконе дома Айвазовского запечатлелась навеки историческая примечательность в виде турецкой бомбы, засевшей в стене во время бомбардировки города в 1878 году. Бомба пробила две стены в его доме и разорвалась в зале. И. К. рассказывал, «что осколком бомбы, лопнувшей в зале, в Феодосии, был разбит его бюст, другой же находившийся в зале бюст А. С. Пушкина уцелел». Как бы в доказательство личной ненависти турок к русскому художнику, Айвазовский in effigio (в изображении) пал жертвою войны, говорил он, смеясь.

И. К. водил приезжих гостей показывать с балкона море и говорил, что слухи о засорении портом морских купаний неверны, что нигде нет такого прекрасного купального курорта, как в Феодосии. Указывая на величественный памятник Александру III во время прогулок по городу, он с благодарностью вспоминал имя почившего императора и рассказывал, как быстро выросла при нем Феодосия и как скоро и отзывчиво откликнулись граждане, когда художник собирал у себя пожертвования, для сбора которых он даже объединил весь Крымский полуостров, побывав и в немецких колониях…

С увлечением он говорил и писал мне о своей роскошной картинной галерее, созданной его трудами и талантом и в своем роде единственной в целой России. Последние часы своего пребывания на земле великому маринисту пришлось провести среди своих чудных творений. Этот вид мертвого творца, окруженного своими вечно живыми созданиями, залитыми яркими лучами солнца, пробивавшимися сквозь стеклянную крышу картинной галереи, производил на всех сильное впечатление… Галерея завещана городу.