Книга С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях - Юрий Сенкевич

(Юрий Сенкевич)

Вахты нынче скучные. Единственное развлечение – если корабль случайно развернет задом наперед. Так случилось сегодня ночью: часам к пяти ветер абсолютно исчез и я, оставив руль, полез снять топовый фонарь – пока лазал, «Ра» и развернуло. Я порядком намучился, возвращая корму на место, греб маленькими веслами от «Зодиака», дергал за брасы. Потом, когда я совершенно обессилел, нахальный корабль вдруг выправился сам.

Да, становится скучновато, и мы развлекаем друг друга, как можем. Позавчера, например, Жорж и Сантьяго устроили для нас концерт самодеятельности, они пели и плясали канкан, оба в тельняшках, рослый и коренастый, как Пат и Паташон, и подбадривали друг друга: «А ну, девочки!» – а мы корчились от смеха.

Вообще музыка на борту «Ра» звучит почти постоянно. Тур, колдуя над своими чурбачками и колобашечками, мурлычет песенку о летучих рыбках, и взгляд его при этом отрешен и задумчив. Смолкает Тур – вступает Норман, у него губная гармоника и не весьма обильный репертуар, всего две-три ковбойские песенки, мы уже выучили их до последнего такта, – но эти рулады все же гораздо приятней, чем прошлогодний приемник Абдуллы, – он совершенно извел нас тягучими восточными мелодиями.

А вот с магнитофоном Жоржа случилась в прошлом году загадочная история.

Жорж оставил его на корме и пошел помочь мне крепить канистры с водой, через полчаса вспомнил, взглянул – и увы! Скорей всего, магнитофон свалился в воду сам, но, возможно, конечно, его кто-нибудь, не заметив, задел. Я старался утешить Жоржа, однако он твердил, что теперь путешествие для него испорчено, потому что ему без музыки не уснуть.

Не знаю, как кого, а меня тоже опечалило исчезновение магнитофона, на его пленках было немало приятного, – но что вода берет, обратно не отдает.

К слову, о магнитофонных записях. В первые дни нашего первого плавания Карло записал «Симфонию “Ра”». Он просто включил микрофон минут на десять, при довольно тихой погоде, – но когда потом, позднее, на суше, мы крутили эту пленку, меня задним числом брала оторопь: скрипы, визги, скрежет, треск – неужели вокруг нас творилось такое? И как мы это вынесли, как умудрились вернуться живы и невредимы?

Теперь, вспоминая это, краешком сознания – самым краешком – я гадаю: повезет ли нам так же и на этот раз?

Тихо и солнечно, океан – как озеро, и по этому озеру, сказочный, сладко красивый, как на заднике у провинциального фотографа-пушкаря, еле-еле плывет наш «Ра».

Утром 24 мая на борту произошло важное событие, запечатленное на фото-, кино– и магнитной пленке. Состоялась первая операция на «Ра-2»!

Жорж, встав, пожаловался, что плохо спал – болел палец. Я взглянул: панариций – и получил от пациента согласие вскрывать.

К операции готовились обстоятельно.

Сантьяго надел на голову пластиковый чепец, на лицо – марлевую маску. Я опоясался полотенцем, а поверх него – веревкой.

Тур поглядывал на нас, как няня на расшалившихся ребят, он в это время отпиливал ножовкой горлышко у глиняной амфоры – готовил сосуд для хранения расходной воды, так как доставать воду из амфор довольно хлопотно, горло очень узкое – мы до сих пор пользовались автомобильным методом, засасывали воду через шланг, а это негигиенично, вот Тур и решил сделать резервуар, который наполнялся бы не спеша и загодя, а опорожнялся по мере надобности и без труда.

Ножовка плохо пилила, и Тур сердился, но я выдал ему из своих запасов пилу Джигли, предназначенную вообще-то для костей человеческих; Тур воспрянул духом и сделал вид, что не замечает, как добросовестный Кей ловит его в визир.

Итак, Сантьяго, ряженый медицинской сестрой, подает мне спирт и салфетку для дезинфекции рук. Затем прошу у него резиновые перчатки – и он, вместо хирургических, вручает мне здоровенные, электромонтерские. Кинооператор доволен, зрители хохочут, Жорж тоже, он не подозревает, что через секунду ему станет не до смеха.

Для местной анестезии я решил использовать пластмассовый шприц, но не учел, что подкожная клетчатка на пальцах практически отсутствует и такой шприц здесь непригоден, он маломощный, слабенький.

Жму-жму, Жорж морщится, а пользы нет.

Говорю:

– Потерпи, лучше я тебе разрежу без анестезии, это быстрее и проще, чем колоть несколько раз.

Вот тут Жорж заорал неистово!

Я вскрыл ему панариций и выпустил гной, хотел промыть ранку, но он больше не давался и громогласно крыл меня на всех языках, включая и русский.

Киногруппа – Карло и Кей – торжествовала: никакой инсценировки, поймали-таки правду жизни. Жорж уже оправился от потрясения и договаривался с провиантмейстером насчет стопочки. А я собирал инструментарий и думал: пусть эта операция будет единственной на «Ра»!

В прошлом году все, в общем, обошлось. Даже с Абдуллой, хотя уж никак не верилось, что тут обойдется.

Абдулле с первых дней не слишком везло. Морская болезнь как навалилась на него, так и не отпускала, несмотря на все мои старания. Правда, были часы радости, когда Абдулла утром поднимался свежий и восклицал в мой адрес:

– Ты самый лучший доктор на «Ра»!

А Тур добавлял, усмехаясь:

– Бери выше, на всех папирусных лодках мира!

Но проходил день-два, и снова Абдулла ходил грустный или даже не ходил, а лежал в хижине – «у меня болит голова!» – не ел, не пил и молился Аллаху.

Я потчевал его драмамином; драмамин – препарат эффективный, но обладает побочным снотворным действием, и поэтому Абдулле вечно хотелось спать. Так что Сантьяго однажды забеспокоился, не станет ли Абдулле совсем плохо от пересыпа.

Я ответил:

– Ты думаешь, лучше, если он будет постоянно блевать?

Сантьяго поразмыслил и согласился, что спать все-таки полезней.

Но это были цветочки.

Вечером 27 июня Тур позвал меня и сказал, что Абдулла жалуется на боли в животе. Я взял Жоржа переводчиком и стал смотреть: температура 37°, язык слегка обложен, болезненные ощущения в правой нижней части живота – батюшки, не аппендицит ли?!

У меня было с собой все необходимое для аппендоэктомии – все, кроме гарантии покоя и удобства прооперированному. К тому времени мы уже достаточно погрузились, корма нашего «Ра-1» была под водой, от нее к мостику тянулись сотни веревок и веревочек – здоровый, и то с трудом продирался сквозь эти джунгли. Ни тебе утки, ни подкладного судна, качка, теснота – помню, как, решив подождать с диагнозом до утра, стоя ночную вахту, я вновь и вновь возвращался мыслями к тому же: а ведь оперировать придется!

Может, вызвать помощь по радио? Но это – крах экспедиции, смысл которой больше чем наполовину в том, что нам не должен никто помогать. Нет, нельзя убивать экспедицию. А человека – можно? Если Абдулле станет совсем плохо, если ты, врач, не справишься…