Книга Петр III - Николай Павленко

У великого князя появилось еще одно новое занятие: он закупил на тысячу рублей книг — лютеранских, молитвенников и сочинений о похождениях разбойников. Легкое чтиво, разумеется, не наполняло великого князя знаниями и не расширяло его кругозор. Ночные часы он проводил в обществе Елизаветы Романовны, которая с каждым годом усиливала на него свое влияние.

Великая княгиня в эти годы оказалась на положении изгоя и вынуждена была коротать время за чтением серьезной литературы, обучаться искусству верховой езды и изо всех сил старалась завоевать симпатию двора. Постепенно втягиваясь в придворные интриги, она усиливала приятельские отношения с двумя графами: Бестужевым-Рюминым и Апраксиным, поддерживая их в борьбе с кланами Шуваловых и Воронцовых. Любовные утехи она стремилась не рекламировать.

Надлежит отметить, что отношение Елизаветы Петровны к великокняжеской чете, после того как великая княгиня родила наследника, заметно охладело. Причем причины охлаждения императрицы к племяннику принципиально отличались от причин охлаждения ее к Екатерине. По мере того, как племянник взрослел, императрица убеждалась в его ограниченности, и общение с ним раздражало ее. Отрицательно сказывалось на отношении Елизаветы Петровны к племяннику и его слепое поклонение Фридриху II, которое он проявлял с детских лет и которое в годы Семилетней войны, хотя он его и не рекламировал, было всем известно. Екатерина II приводит мнение императрицы о племяннике: «Она очень хорошо знала его и уже с давних пор не могла провести с ним менее четверти часа без огорчения, гнева или даже отвращения к нему. У себя в комнате, когда заходила о нем речь, она обыкновенно заливалась слезами и жаловалась, что Бог дал ей такого наследника, либо отзывалась об нем с совершенным презрением и нередко давала ему прозвища, которых он вполне заслуживал. У меня на это есть прямые доказательства»: в записках к Ивану Шувалову, к графу Разумовскому она отзывалась о великом князе так: «Проклятый мой урод — черт его возьми».

Худ. Антропов Алексей Петрович. Портрет Елизаветы Романовны Воронцовой. 1762 г.

Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва

В отличие от великого князя, его супруга не могла вызвать у императрицы опасений относительно ее интеллектуальных способностей. Тем не менее, поведение племянницы вызывало у нее подозрительность, связанную с позорным отступлением фельдмаршала Апраксина после блистательной победы русских войск под Егерсдорфом. Во время Семилетней войны Апраксин был снят с должности и оказался под следствием, а его приятель и покровитель Бестужев-Рюмин в опале — под домашним арестом. Кланы Шуваловых — Воронцовых торжествовали победу.

Следствие над Апраксиным среди его бумаг обнаружило три письма к великой княгине. Содержание их оказалось безобидным и не дало оснований для преследования Екатерины Алексеевны. Куда опаснее для нее были документы, хранившиеся у Бестужева-Рюмина. Но канцлер, находясь под домашним арестом, сумел запиской известить великую княгиню, что он сжег все документы, компрометирующие его и ее. Великая княгиня почувствовала себя в безопасности и получила возможность отпираться от всех обвинений, что она с успехом и выполнила.

В сложившейся ситуации великая княгиня предприняла обдуманный в деталях смелый шаг, из которого она, зная характер императрицы, рассчитывала восстановить ее прежнее к себе отношение. Она отправила императрице письмо с жалобами на свою горькую судьбу: супруг забыл о ее существовании, у императрицы она утратила доверие, ее приближенные постоянно подвергаются преследованиям. Письмо заканчивалось двумя просьбами: отпустить ее на родину и как можно скорее дать ответ на просьбу.

Елизавета Петровна, как известно, не утруждавшая себя деловыми заботами, на этот раз, получив письмо, тут же его прочитала, поняла, что отъезд великой княгини нанесет непоправимый урон ее репутации сердобольной императрицы, что в европейских дворах осудят ее отношение к супруге племянника, отреагировала на письмо мгновенно: она пригласила великую княгиню к себе на беседу вечером того же дня. Как скоро императрица появилась в своих покоях, великая княгиня по собственному признанию, «упала к ней в ноги и со слезами настоятельно просила отпустить ее домой. Императрица хотела поднять меня, но я осталась на коленях. Она мне показалась более огорченной, чем разгневанной».

— Как же мне отпустить тебя? Вспомни, что у тебя есть дети.

— Дети мои у вас на руках и им нигде не может быть лучше, я надеюсь, что вы их не покинете.

— Что же сказать обществу, по какой причине я тебя удалила?

— Ваше императорское величество, объявите, если найдете приличным, чем я навлекла на себя вашу немилость, но и ненависть великого князя.

— А чем же ты будешь жить у своих родственников?

— Тем же, чем жила прежде, когда не имела чести жить здесь.

— Твоя мать в бегах, она принуждена была удалиться из дома и отправиться в Париж.

— Я знаю об этом и что король прусский преследует ее за излишнюю приверженность к русским интересам.

Тут императрица во второй раз приказала мне встать и я повиновалась. Она задумалась и отошла от меня в сторону.

— Бог мне свидетель, как я об тебе плакала, когда ты была при смерти по приезде твоем в Россию; если б я тебя не любила, я тогда же отпустила бы тебя.

Я поняла, что императрица хотела мне дать знать этим, что я напрасно говорю, будто я у нее в немилости. В ответ на это, я поблагодарила ее величество за все милости и благодеяния, которые она мне после и тогда оказывала, прибавив, что воспоминания о них никогда не изгладятся в моей памяти и что я всегда буду считать величайшим несчастием в моей жизни то, что навлекла на себя ее немилость.

— Ты чрезвычайно горда; вспомни, как однажды в Летнем дворце я подошла к тебе и спросила, не болит ли у тебя шея, потому что я видела, что ты мне едва поклонилась; ты не захотела мне поклониться как следует из гордости.

— Боже мой! Неужели ваше величество думаете, что мне когда-нибудь могло придти в голову гордиться перед вами? Клянусь вам, что я никогда даже не подозревала, чтобы этот вопрос, который вы мне сделали четыре года тому назад, мог иметь подобное значение.

— Ты воображаешь, что нет на свете человека умнее тебя.

— Если бы я так думала, то настоящее положение мое и самый разговор этот мог кажется вывести меня из подобного самообольщения, потому что я по глупости моей до сих пор не умела понять того, что ваше величество изволили сказать мне четыре года тому назад.

В разговор вмешался князь.

— Она чрезвычайно зла и черезчур много о себе думает.

— Если вы говорите это обо мне, то я очень рада случаю сказать вам в присутствии вашего императорского величества, что я действительно зла против тех, которые советуют вам делать несправедливости, и действительно стала высокомерной, потому что ласковым обращением ничего не добилась, а только навлекла на себя вашу неприязнь.