Книга Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

Антон Ильич весь похолодел.

– Что это? Как это? – бормочет он онемевшими губами и пятится назад. Вжимается спиной в дверь, вцепляется побелевшими пальцами в гладкую деревянную доску и таращит глаза, глядя на неумолимо приближающуюся невесту. Почему Наталья? Откуда здесь Наталья? А как же Юля?

Вдруг на плечо его опускается чья-то рука, и голос, раздавшись откуда-то сверху, торжественно изрекает:

– Это твоя судьба.

– Нет! – в отчаянии кричит Антон Ильич. – Нет!!

Невеста уже взошла на ступени. Она останавливается перед ним, поднимает белую фату, и тут Антон Ильич и вовсе дар речи потерял: невестой оказывается не Наталья, а… старушка Вера Федоровна! Седые волосы лезут клочьями из-под белой свадебной фаты, длинная ткань развевается на ветру в ее костлявых морщинистых руках, она улыбается ему безобразной старушачей улыбкой и говорит:

– Я, милок, твоя судьба!

В эту минуту небо над ними разражается молниями, ударяет гром. Антон Ильич, ослепленный вспышкой, вскидывает руки, пытаясь защититься от старушки, от молний и от хлынувшего дождя. По макушке так и барабанят тяжелые капли.

– Нет! – снова выкрикнул он и проснулся.

Белая фата все еще развевается перед ним и касается его ног. Так это не сон? Сердце его в страхе заколотилось. Он подобрал ноги и уставился на белую ткань. Фата все еще была здесь. Он замотал головой и окончательно проснулся. У кровати колыхалась белая занавеска, поднятая ветром из раскрытого окна.

Едва Антон Ильич появился на пляже, к нему подбежали две его собаки. Они запрыгали вокруг него, виляя хвостами, тыкались мордами в колени и не давали ему и шагу ступить, словно соскучились по старому другу. Антон Ильич трепал их лохматые головы, и обе смотрели ему в глаза так счастливо и так преданно, что у него на душе отлегло. Он пошел вперед, и они побежали вместе ним, повизгивая от радости и резвясь.

Юля была уже на берегу. Она обернулась на лай и, увидев Антона Ильича, пошла ему навстречу. Ступни ее тонули в песке, но она шла, с усилием переставляя свои длинные стройные ноги. Волосы ее развевались на ветру, бедра покачивались, купальник синего, как море, цвета высоко обхватывал ее белую грудь, и вся она – точеная, ладная, совершенная, освещенная золотом восходящих солнечных лучей – показалась Антону Ильичу богиней, опустившейся с небес. Ему захотелось броситься к ней, схватить в охапку и целовать ее всю, с головы до ног, и он уже побежал к ней в радостном порыве, как вдруг увидел за ее спиной чью-то фигуру. Это была Наталья. Она тоже шла к нему вслед за дочерью.

Втроем они поздоровались друг с другом. Наталья, в спортивной форме, с козырьком на лбу, вероятно, вышла на утреннюю пробежку и была крайне подвижна, ей не стоялось на месте, она то и дело подергивала руками и ногами, наклонялась в разные стороны и крутила шеей, разминаясь. Она забросала Антона Ильича вопросами: каков здесь завтрак? Много ли будет народу? Что лучше брать? Подают ли кофе? Есть ли свежие соки? Готовят ли что-нибудь особенное, греческое? И в какое время лучше пойти? Юля молча слушала их разговор и смотрела на Антона Ильича, глаза ее улыбались. Наконец Наталья оставила их наедине.

– Ну все, а то мне ее пробежаться надо успеть.

Как только она отошла, Юля бросилась к Антону Ильичу, они быстро поцеловались, и она отпрянула назад, оглядываясь, не видела ли их мать.

– Прости меня, прости меня, я не смогла вчера прийти, – защебетала она виноватым голосом.

– Но что случилось?

– Мы разбирали чемоданы, потом искали бабулины таблетки, в общем, еле ее уложили. А потом пошли с мамой ко мне и проговорили допоздна. Мне неудобно было ее прерывать, мы ведь столько не виделись…

– Но почему ты мне хотя бы не позвонила? Не предупредила, что не придешь?

– Прости меня.

Она снова обняла его за шею и быстро поцеловала.

– Я не хотела звонить при маме. А когда она ушла, было уже так поздно, что я решила не будить тебя. Ты ведь болел, я думала, ты наверняка уже спишь.

– Я ждал до трех утра.

– До трех?! Ну прости, прости! Прощаешь?

Разве мог Антон Ильич не простить?

Они пошли к морю. Вода в бухте стояла тихая, никем еще не тронутая. Насквозь виднелось дно, и от каждого шага наверх вздымалось мутное песчаное облачко. Жаль было будоражить эту хрустальную чистоту, и они легли на воду и поплыли вперед, гладко, одновременно, не торопясь, стараясь не растревожить этой ровной тишины ни шумным всплеском, ни голосом. Мягкими кругами расходилась от них прозрачная голубая вода, внизу блестело песчаное дно, с обоих боков их обнимали горы, и казалось, они плывут не в море, а в горном озере, откуда-то появившемся здесь этим утром будто нарочно для них. Впереди в желтой солнечной дымке парил над горизонтом остров, корпуса отеля казались отсюда крошечными белыми домиками на зеленом фоне холмов, пляж оставался все дальше, и только две черные точки маячили у самой воды – это собаки ждали их на берегу.

Завтракали в полном составе. Еще только подходя к дверям ресторана, Антон Ильич услышал знакомый скрипучий голос – то Вера Федоровна требовала чего-то от официантов, встречавших гостей у входа. Как и вчера, с неловкой улыбкой подле нее стояла Юля, извиняющимся тоном что-то говорила Наталья. Не без помощи Антона Ильича устроились на веранде. Старушку оставили за столом, а сами пошли к буфетам. Наталья бросилась искать для старушки особое диетическое меню, Юля, беспокоясь, что матери не достанется еды, набирала тарелку для нее, а Антон Ильич собирал завтрак для Юли. Впрочем, это его ничуть не обременяло, напротив, он уже неплохо знал ее предпочтения и был счастлив раздобыть для нее любимые вкусности. Весь завтрак он смотрел только на нее. Разговаривать они не могли – неугомонная Вера Федоровна не давала и слова сказать без того, чтобы не перебить и не снабдить чью-то реплику едким замечанием – да им и не хотелось. Они сидели напротив и переглядывались долгими многозначительными взглядами, понятными только им двоим. Антон Ильич с трудом скрывал свое счастье. С его лица не сходила улыбка, сердце его ликовало, и сколько он ни силился придать себе равнодушный вид, не получалось. Глаза его не отпускали Юлиного лица, и даже если ему удавалось не смотреть на нее несколько мгновений, всем своим существом он оставался с ней, чувствовал на себе взгляд ее зеленых глаз, ее улыбку, как будто их соединяла невидимая нить и, вместе или врозь, они все равно были одним целым.

Юля, и до того красивая, теперь расцвела какой-то теплой красотой, озарявшей ее изнутри. В ее движениях появилась мягкость; напряженная сдержанность, так присущая ей в первые дни их знакомства, уступила место расслабленности и даже некоей рассеянности – она часто откидывалась в кресле, смотрела куда-то вдаль, в сторону моря, и иной раз не слышала, о чем говорила старушка, и переспрашивала, когда та обращалась к ней. Мысли ее были далеко отсюда. На губах играла улыбка, мягкая, обращенная ко всему, что ее окружало, и вся она дышала предчувствием чего-то, что только зарождалось в ней сейчас.