Книга Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне жаль времени на всякие околичности. Я должен многое успеть. Между тем есть многие вещи, которые общество не позволяет делать тем, кому нет тридцати.
Слова собеседника задели во мне, двадцатипятилетнем, болезненную струну.
– Значит, вы интересуетесь временем? – уточнил я.
– Верно, – ответил Винсент. – Его основные качества – сложность и простота. Время кажется простой субстанцией. Мы можем делить ее на части, измерять, расходовать – скажем, на приготовление обеда или беседу за стаканом виски. С ее помощью мы можем формулировать идеи об устройстве видимой части вселенной. Но если мы попробуем простым, примитивным языком рассказать ребенку, что такое время, у нас ничего не получится. По большому счету единственное, что мы умеем делать со временем, – это его тратить.
Сказав это, Винсент залпом опустошил свой стакан. Я же вдруг почувствовал, что вкус виски стал мне неприятен.
Сложность и неповторимость деталей каждого события, – вот оправдание вашего бездействия.
Мне следовало выкрикнуть эти слова Фирсону в лицо. Я должен был гвоздями приколотить его к стене и заставить выслушать мой рассказ о том, какие несчастья пришлось пережить многим поколениям, в какую кровавую мясорубку нередко превращалась история человечества из-за попыток вмешаться в ее ход. Однако я не знал, какими были на самом деле его планы изменения прошлого, и не представлял, насколько далеко он может зайти, пытаясь добиться от меня ответов на интересовавшие его вопросы.
Когда в моей четвертой жизни Фирсон и его люди в конце концов стали пытать меня по той причине, что мне были известны некоторые события будущего, поначалу они действовали не слишком решительно. Нет, они, разумеется, были готовы для получения нужного результата использовать самые жестокие методы. Однако в первое время, видимо, боялись переборщить. Все-таки я был уникальным индивидуумом, и вряд ли в их руки мог когда-нибудь попасть кто-то еще, кто обладал бы такими же необычными качествами. Мой потенциал все еще был недостаточно ими изучен и, по сути, им неизвестен, а потому они опасались причинить мне серьезный физический, а тем более морально-психологический ущерб. Понимая это, я старался кричать как можно громче, кашлять как можно сильнее и корчиться от боли как можно убедительнее. Это их напугало, и они на время отступились. Но потом ко мне подошел Фирсон и сказал: «Мы делаем это ради всего человечества, Гарри. Ради будущего». И за меня принялись снова, уже всерьез.
К концу второго дня истязаний меня приволокли в душ и включили ледяную воду. Сидя на полу, я думал о том, можно ли сильным ударом разбить стекло душевой кабины, чтобы осколком перерезать себе вены на руках.
На третий день в действиях моих мучителей стала появляться сноровка. Уверенность Фирсона в своей правоте оказалась заразительной, и теперь его помощники делали все очень старательно. При этом Фирсон никогда не присутствовал при пытках – за несколько минут до их начала он всегда куда-то уходил и появлялся через несколько минут после того, как истязания заканчивались. Под вечер третьего дня, когда я, истерзанный, лежал в кровати, глядя на оранжевые закатные блики на потолке, он вошел в комнату, сел рядом со мной, взял за руку и сказал:
– Господи, Гарри, мне так жаль. Мне так жаль, что вы так себя ведете. Если бы вы знали, как мне хочется все это прекратить.
Я ненавидел Фирсона, но удержаться не смог. Соскользнув с кровати, я упал перед ним на колени, прижал его руку к своему лицу и разрыдался.
Я написал два письма. Вот текст одного из них:
Дорогая Дженни!
Я люблю тебя. Наверное, мне следовало бы сказать тебе гораздо больше, чем эти простые слова. Но сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что эти три слова – главные. В мире нет более правдивых и более точных слов, чем эти. Я тебя люблю. Мне очень жаль, что я тебя напугал. Я жалею о многом из того, что было сказано и сделано. Не знаю, будут ли мои дела в этой жизни иметь какие-либо последствия в будущем, но если тебе придется и дальше жить без меня, не вини себя ни в чем. Будь свободна и счастлива. Я люблю тебя. Это все.
Запечатывая письмо, я написал на конверте адрес одного моего приятеля на случай, если почту Дженни просматривают.
Второе письмо было адресовано доктору С. Балладу, неврологу, с которым у меня изредка случались научные споры, в том числе за бутылкой виски. Ни он, ни я никогда не произносили этого вслух, но мы оба считали, что нас объединяет то, что принято называть мужской дружбой. Вот что говорилось в письме:
Дорогой Саймон!
В ближайшие месяцы ты услышишь обо мне много такого, что вызовет у тебя сомнения и вопросы. Это письмо лишь умножит их, так что прости меня за это. Я не могу сейчас вдаваться в подробности ситуации, в которую попал, и излагать во всех деталях, что мне нужно. Я просто прошу тебя об одной услуге. Прости меня за то, что я создаю тебе сложности и при этом ничего не объясняю, но ради нашей дружбы и взаимного уважения, а также ради моей надежды на то, что когда-нибудь наступят лучшие времена, выполни, пожалуйста, мою просьбу. В конце письма ты увидишь текст небольшого объявления. Мне нужно, чтобы ты отправил его по почте в раздел частных объявлений центральных газет, причем в один и тот же день и в одно и то же время. Какой именно день ты для этого выберешь, не важно – главное, чтобы это было сделано по возможности скорее. Если у меня будет такой шанс, я возмещу тебе все расходы и сделаю все возможное для того, чтобы отблагодарить тебя за потраченное время.
Когда ты будешь читать это письмо, у тебя могут возникнуть некоторые сомнения по поводу того, стоит ли тебе делать то, о чем я тебя прошу. Вполне возможно, что у тебя появятся вопросы, касающиеся мотивов, которыми я руководствуюсь, и того, можно ли считать, что наши дружеские отношения накладывают на тебя какие-либо обязательства в отношении меня. Что ж, если ты решишь оставить мою просьбу без внимания, уговорить тебя выполнить ее не в моих силах. Но я все же надеюсь, что ты, зная меня достаточно хорошо, поверишь в мои добрые намерения и сделаешь то, о чем я тебя прошу. Если же нет, мне страшно даже подумать, что со мной будет. Поэтому, умоляю, отнесись к моему письму с должным вниманием.
Передай мои наилучшие пожелания твоей семье.
В конце послания я приписал следующее:
Клуб «Хронос»
Я – Гарри Огаст.
26 апреля 1986 года произошел взрыв четвертого
реактора.
Помогите мне.
Это предупреждение было опубликовано в разделе частных объявлений в «Гардиан» и «Таймс» 28 сентября 1973 года, а три дня спустя исчезло из всех архивов.
