Книга Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт

– И тем самым немедленно вносит в прошлое какие-то изменения! – вставил Винсент.

– …и первым делом отправляет по почте самому себе – более молодому самому себе – имена наездников, победивших на скачках в Ньюмаркете. И что в результате?

– Парадокс, – твердо ответил Винсент. – Он не может помнить имена жокеев-победителей, поскольку в прошлом, будучи более молодым, не выигрывал на скачках в Ньюмаркете. А если бы он в прошлом действительно выиграл, он скорее всего не изобрел бы машину времени и не отправился из будущего в прошлое. Логический парадокс!

– И что это означает?

– Что ситуация, описанная вами, невозможна!

– Попробуйте предложить другие варианты.

Винсент сердито фыркнул, после чего сказал:

– Возможных вариантов три. Первый: в тот самый момент, когда он принимает решение отправить себе в прошлое выигрышную комбинацию, он вспоминает, что получил ее, и вся хронология его жизни меняется. Он как бы ограниченно замыкает течение времени и делает свое существование вечным, поскольку не мог бы создать машину времени, не получив выигрышную комбинацию. Парадокс здесь состоит в том, что ничто не может возникнуть из ничего. Однако, я полагаю, в данном случае о логике мы можем не думать. Второй вариант: происходит вселенская катастрофа. Я понимаю, что это звучит чересчур мелодраматично, но если исходить из того, что время не может течь вспять, то ничего другого предположить нельзя. Немного стыдно, однако, осознавать, что все сущее может в одночасье разрушиться и исчезнуть из-за какой-то удачно сделанной ставки на скачках в Ньюмаркете. И третий вариант: в тот самый миг, когда наш гипотетический человек принимает решение отправить себе в прошлое победную комбинацию имен, возникает параллельная вселенная. В той вселенной, в которой наш индивидуум существует изначально, он возвращается домой, не выиграв на скачках в Ньюмаркете даже кислого яблока. В параллельной же вселенной он вдруг с изумлением обнаруживает, что стал миллионером и живет в свое удовольствие. И к каким же последствиям такое раздвоение может привести?

– Понятия не имею, – ответил я. – Я просто хотел проверить ваши способности к нестандартному мышлению.

Винсент снова фыркнул и, закурив, стал смотреть на огонь. Потом, помолчав какое-то время, произнес:

– Кстати, ваша работа мне очень понравилась, хотя в ней много всякой философской и религиозной шелухи. Лично я считаю, что она гораздо интереснее большинства материалов, которые публикуются в научной периодике. Собственно, это я и хотел сказать.

– Я польщен. Но если вы считаете, что этике нет места в чистой науке, то я буду вынужден с вами не согласиться.

– Да, именно так я и считаю. Чистая наука – не что иное, как наблюдения за теми или иными событиями, зачастую экспериментального характера, и формулирование на основе этих наблюдений определенных выводов. Здесь нет места плохому или хорошему, злу или добру – в науке существуют только категории «верно» и «неверно». То, какое применение находят люди научным открытиям, – другое дело. К этой сфере можно применять этические понятия. Но настоящему ученому до них нет дела. Пусть вопросами этики занимаются политики и философы.

– А вы бы застрелили Гитлера, если бы у вас была такая возможность? – поинтересовался я.

Мой собеседник нахмурился:

– Мы же только что договорились, что любое вмешательство в события прошлого скорее всего приведет к гибели Вселенной.

– Мы также пришли к выводу, что одним из возможных последствий такого вмешательства может стать возникновение параллельной вселенной, – напомнил я. – Тем самым мы гипотетически допустили вероятность существования вселенной, в которой вы, убив Гитлера, могли бы предотвратить войну и наслаждаться миром.

Винсент побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, после чего сказал:

– Здесь необходимо принять во внимание целый ряд социально-экономических факторов. Можно ли считать, что существование Гитлера было единственной причиной возникновения войны? Лично я бы не рискнул.

– Но весь ход войны…

– Вот что я думаю, – перебил меня Винсент, и его брови заняли нейтральную позицию. – Предположим, я решил убить Гитлера. Но разве я могу быть уверен, что его место не займет кто-то другой, более рациональный, не желающий вести войну в России в зимних условиях, ценой жизни сотен тысяч людей захватывать города, не имеющие стратегического значения, предпочитающий бомбардировать не Лондон, а расположенные вокруг него военные аэродромы? Другими словами, откуда я могу знать, что место Гитлера не займет другая личность, другой поджигатель войны, более расчетливый и прагматичный?

– Вы используете поливариантность, сложность происходящих событий в качестве аргумента, оправдывающего бездействие?

– Я хочу сказать… хочу сказать… – Винсент застонал и в отчаянии замахал руками. – Я хочу сказать только то, что подобный псевдофилософский словесный мусор испортил вашу в основе своей очень хорошую, глубокую работу!

Мой собеседник замолчал, и я какое-то время наслаждался тишиной – напомню, я ощущал усталость еще до того, как ко мне заявился Винсент.

– Хотите виски? – предложил я наконец.

– А какой у вас?

– Шотландский.

– Вообще-то я уже немного выпил…

– Не волнуйтесь, я не скажу сторожу, – пошутил я.

Винсент улыбнулся и, немного помедлив, сказал:

– Спасибо, не откажусь.

– Что ж, расскажите мне, мистер Ранкис, что привело вас в наше учебное заведение, – попросил я, налив виски во второй стакан и протягивая его собеседнику.

– Мне нужны ответы на некоторые вопросы, – не раздумывая, твердо ответил он. – Умные, аргументированные ответы. Я хочу знать, что такое этот мир, что и как в нем происходит. Хочу проникнуть в его тайны, которые хранят в себе протоны и нейтроны, планеты и галактики. И даже еще глубже. Если время относительно, то мерилом вселенной является скорость света, верно? Но можно ли сказать, что относительность является единственным неочевидным качеством времени? Или есть и другие?

– А я думал, что современных молодых людей интересуют только секс и музыка.

Винсент улыбнулся – второй раз за все время нашего разговора.

– Я слышал, вы хотите занять должность заведующего кафедрой.

– Мне ее не отдадут.

– Само собой, – самым любезным тоном подтвердил Винсент. – Вы слишком молоды. Это было бы несправедливо.

– Спасибо за откровенность.

– Интересно у вас получается. Сначала вы говорите, что должность завкафедрой вам наверняка не достанется, а потом обижаетесь на то, что я с вами соглашаюсь.

– Вы правы, в этом нет никакой логики. Вы действительно кажетесь слишком… прямолинейным… для студента последнего курса.

Винсент пожал плечами: