Книга Не предавай меня! - Тамара Михеева

– А может, ты пишешь кому-нибудь любовное письмо? – он выразительно посмотрел на Листовского.

– И что?

– Я ревную! – взвился в театральной истерике Максик. – Как что?! Я же с ума по тебе схожу! Скажи честно, письмо?

– Нет, – очень серьёзно ответила Юлька. Как же ей хотелось врезать по его ухмыляющейся физиономии!

Максик опять вскочил на стул и заорал на весь класс:

– Я знаю! Ты пишешь р-р-роман!

Он спрыгнул со стула, схватил Юлькину руку и под общий хохот начал её трясти:

– Ах, Юлия Озаридзе! Вы гениальны! Ах позвольте автограф!

Юлька размахнулась и дала Максику звонкую пощёчину. Он схватился за щёку, машинально отпустив её руку. Юлька смотрела ему прямо в глаза, лицо её пылало, но ей казалось, что она стала водой, ледяной водой, которая ничего не чувствует. Лицо Максика вдруг сделалось таким несчастным, будто он расплачется сейчас, будто Юлька нанесла ему смертельную обиду, уничтожила его. Он смотрел на неё целую минуту совсем другими глазами, будто это не он издевается над Юлькой со второго класса, а наоборот. Будто он не ненавидел её все эти годы, а любил и только от отчаяния придумывал разные каверзы и насмешки. Юлька в замешательстве даже отступила. Но Максик тут же недобро сузил глаза и проговорил сквозь зубы:

– Так, да?

Всё произошло так быстро, что Юлька даже не поняла в первую секунду, что он сделал. И вот Максик уже стоит на парте Тани Осокиной с Юлькиным дневником в руках и читает на весь класс:

– «Даже если очень любишь, нельзя унижаться. Пусть мне будет хуже, но я не стану подходить и разговаривать. Я забуду его. Навсегда».

– Боже мой, какие страсти! – закатила глаза Лапочка.

– Отдай! – Юлька подлетела к Максику, но София уже протянула руку и, пролистав несколько страниц назад, зачитала своим мерзким голосом:

– «…Сегодня он позвонит, и я скажу ему, что мне хочется погулять вечером, и мы пойдём, а на улице будет темно и, может быть, будет дождь…» Ой не могу, да кто с ней пойдет гулять?! – откомментировала она, передавая тетрадь Лапочке.

Листовский дёрнулся было к ней и замер, глядя на Юльку. Но Юлька этого не видела, она рвалась к своему дневнику, но её держал кто-то, а тетрадь уже пошла по рукам дальше.

– «…Сегодня был необыкновенный день, может быть самый лучший в моей жизни. Когда я вечером пришла из леса домой и мама стала расспрашивать, как мы сходили, я даже ничего не могла рассказать ей, так мне было хорошо. Я думала, что закричу от счастья или заплачу, потому что он был так близко весь день, будто я тоже ему нравлюсь…»

– «Как он мог? Я просто не могу понять, как он мог? Писать такие смски Лапочке, такие же, как и мне? Я же верила ему! Или всё это враньё с самого начала, с самого похода враньё, и всё, что там…»

Всё это было похоже на игру «в собачку». Все становились в круг и перекидывали друг другу мяч, а тот, кому выпало несчастье быть «собачкой», стоял в центре круга и должен был этот мяч поймать. Юлька эту игру ненавидела. В ней было что-то подлое, унизительное. Даже если начинали играть по-хорошему, то скоро, поддавшись азарту, становились злыми, дразнили «собачку» мячом и издевались. И вот теперь она – «собачка», только вместо равнодушного мяча её дневник. И она вынуждена бегать за ним. И никто не сжалится, не поможет. Даже те, кто не хотели в этом участвовать, притихли по углам, но на рожон не лезут – трусы, трусы!

Наконец Юлька вырвала тетрадку из Лапочкиных рук, но цепкая Марфушина схватила с другого края и стала тянуть на себя. Затрещали корочки, клеевой переплёт не выдержал и треснул, исписанные и чистые листы разлетелись по полу. Юлька всхлипнула и стала собирать их, ползая у ног одноклассников.

Вдруг из её кармана выпала зажигалка Артёма. Не думая, не соображая от стыда и горя, Юлька щёлкнула ею, поднося к тетрадным листам. Они загорелись тут же. Вспыхнул один день Юлькиной жизни, другой, третий. Радости, страдания, размышления горели, становились чёрными, хрупкими. Она смотрела на них с высоты, уже не плакала. Она успевала прочитать пару строчек, пока лист не превращался в пепел.

«Если долго смотреть в небо, не сощуривать глаза, а просто смотреть, долго-долго, так, чтобы совсем долго, то может показаться, что земля под тобой плывёт. Она всё быстрее плывёт, а потом кажется, что летишь и такое чувст…»

«30 августа, среда. Скоро в школу. Каникулы так быстро прошли! Анюта завтра от бабушки вернётся. Она мне фенечку обещала сплести. А через два дня я увижу ЕГО и…»

«Мне так больно от всех этих мыслей о нём, о его предательстве. Я думала, что сильнее предательства, чем Анютино, быть не может, но оказалось, что это просто фигня, цветочки, ерунда, всё это можно пережить, а что мне делать теперь? Когда я думаю о нём и о тех смсках, я не могу дышать…»

Класс наполнялся едким дымом, кто-то закашлял и этим вывел всех из оцепенения.

– Дура! – завизжала Лапочка. – Психованная!

– Юлька! – кричала через общий визг Анюта.

Сработала пожарная сигнализация. Сквозь дым Юлька увидела синие глаза Артёма, всхлипнула и бросилась из класса.

Глава пятнадцатая

Неадекватное поведение

Хорошо, когда у тебя есть какая-нибудь суперспособность. Летать умеешь или проходить сквозь стены. Хорошо бы ещё владеть массовым гипнозом: посмотрел на всех внимательно, сосредоточился, и они забыли о том, что было вчера.

Но больше всего Юльке хотелось теперь иметь другую способность. Вполне реальную. Как у Тани Морозовой, её подружки из изостудии. Таня вполне серьёзно умела договариваться со своим организмом. Не хочется в школу – пожалуйста! Вечером ложится спать и уговаривает организм, что он устал и ему нужен отдых. А наутро просыпается с температурой. Небольшой – 37,7 например, чтобы родителей не пугать. Поваляется дома дня три, отдохнёт, а потом выздоравливает.

Везучая Таня! Юлька весь вечер уговаривала свой организм, что ему плохо, плохо, ну правда ведь, совершенно невозможно, как она пойдёт в школу после всего, что было? Но организму было наплевать на Юлькины неприятности. Она встала утром разбитая, несчастная, но абсолютно здоровая.

Долго возилась, прокручивая в голове вчерашний день: Максик, дневник, зажигалка, и как потом она бежала домой, раздетая, потому что даже мысли не было зайти в раздевалку за курткой. Пока жгла тетрадь, пока бежала по лестницам, улицам, всё это время в ней, где-то внутри, во всём теле, стояла злость, бессильная ярость. А потом она остановилась, потому что кончилось дыхание и холодом сковало руки. И стоило ей остановиться, как вся злость куда-то ушла. Только усталость осталась. Серая и холодная, как осенний дождь.

Когда Юлька пришла домой, мама уже вернулась с работы и по-особенному гремела посудой. Гремела так, будто этим грохотом хотела сдержать свой крик.

«С дядей Лёшей поссорились», – тут же поняла Юлька. Мама даже не вышла в коридор её встречать. Значит, сильно поссорились. Может, она даже плачет, а Юльке показывать не хочет. С мамой Юлька так и не помирилась. Она знала, что виновата, но что-то мешало ей подойти и извиниться. Мама в этот раз тоже решила проявить характер. Так они и жили: рядом, но не вместе. Юлька тихонько плакала по ночам, мама тайком тяжело вздыхала.