Книга Паршивка - Рафаэль Муссафир

Итак, в субботу в полдень надо идти к бабушке, маме папы, потому что она не вечная и сильно сдала за последний год.

Бабка ходит согнувшись, хотя на землю ничего не роняла. Не так, как макаки, иначе ее руки болтались бы спереди и волочились бы по земле. Нет, руки бабки заведены назад, так, как делаешь, когда изображаешь курицу или кузнечика.

В основном, когда бабка становится бабкой, она начинает выглядеть лучше, чем в свое время.

Свое время: время, когда уши еще не пластиковые, а зубы постоянно с тобой. Синоним — «мое время».

Пример: «В мое время мы ужинали в „Куполе“ после спектакля. В субботу после обеда мы ходили танцевать в „Беф“, на крышу, а потом отправлялись в „Эклюз“, рядом с Буль-Мишем, там я и познакомилась с твоим дедушкой».

Однажды бабка выходит замуж, затем становится вдовой и перед смертью еще лет двадцать пять скучает. Тут надо смотреть правде в глаза: бабка заводит детей для того, чтобы они развлекали ее после смерти дедушки.

— Мама!

— Да, Рашель.

— А мне обязательно надо идти к бабушке сегодня?

— О! Рашель!

— Чего?

— Не очень красиво уклоняться от встречи с бабушкой.

— Мне немножко остобрыдло у бабушки, а тебе нет?

— Мне? Э-э… Нет… Вовсе нет… Почему ты спрашиваешь? И с каких это пор большие девочки говорят такие грубые слова?

— С тех пор как они стали большими.

— Послушай, Рашель, бабушка старая, одинокая, ей скучно, у нее одна отрада — видеть своих внуков раз в неделю, и даже если нам это действительно остобр… даже если это немного утомительно для маленькой девочки, сделай над собой небольшое усилие. Ты представляешь себя в ее возрасте?

— Я тоже буду такая же волосатая?

— Нет, надею… Короче, я прошу тебя, Рашель, перестань думать только о себе.

— Там будет тетя Югетта?

— Да, да… Я думаю, что да…

— Ох…

Приехав к дому бабушки, мама паркуется третьим рядом.

Мы звоним в дверь, бабушка открывает и плачет оттого, что я еще больше выросла с последней субботы.

Плакать оттого, что кто-то еще больше вырос с последней субботы: чувствовать приближение своего конца.

Субботние обеды у бабушки очень вкусные, длинные и скучные.

У скатерти по краям бахрома. Я незаметно плету из нее косички.

Так я коротаю время в ожидании «Тридцати миллионов друзей».

Бабушка старая и глухая.

Она не знает о том, что она глухая, но подозревает, что она старая.

— Скажите-ка, Югетта, вы знаете, который час? — спрашивает бабушка.

Югетта — ее сводная двоюродная сестра.

— Подождите, я посмотрю… Без четверти три, Фернанда, — отвечает Югетта.

— Еще неизвестно. Ваши часы сколько показывают, Югетта? — настаивает бабушка.

— На моих без четверти три, Фернанда, — подтверждает Югетта.

— Конечно, конечно… Вы представляете, сколько сейчас времени, моя милая Югетта? — упорствует бабушка.

Бабушка хватает меня за рукав:

— Что я могу тебе сказать, она совершенно глухая.

— Но, Фернанда, дорогая, я вам только что сказала, что сейчас без четверти три.

— Это правда, вы правы, моя милая Югетта, свекла у меня сегодня была с листьями, я без домработницы на этой неделе.

— О! Выньте затычки из ушей, Фернанда, вы утомительны.

— И как, Югетта! Кстати, если бы он оказался здесь, этот маршал, поверьте мне, он пожалел бы, что на свет родился… Сколько времени, Югетта?

— Да куда вы так торопитесь, в вашем-то возрасте, что каждые пять минут спрашиваете, сколько времени, Фернанда? — сдается тетя Югетта.

Тут бабушка берет ситуацию под контроль:

— Не говорите этой милой старушке, что она глухая, как тетеря, а то у нее настроение испортится.

Мы ей в этом клянемся, а тетя Югетта делает вид, что ничего не происходит, и насвистывает.

Бабушка пользуется сложным пультом дистанционного управления, у нее висит плоская телевизионная панель, она готовит еду в микроволновке и смотрит «Даллас», но при этом она сокрушается о том, что Франция до сих пор находится под оккупацией.

Бабушка поднимает телефонную трубку, когда звонят в дверь, и бросается к двери, когда звонит телефон.

Бабушка говорит, что время идет быстро и что жизнь коротка.

Хотя ей самой-то грех жаловаться, но она такая, бабушка: дай ей это, она захочет еще и то.

И с Боженькой то же самое: до девяноста лет она смиренно просила еще годик жизни до следующего Рождества, потому что ей нужно еще три минуточки, чтобы найти хороший дом для престарелых своему сыну, а с тех пор, как ей исполнилось сто лет, она успокоилась и каждое Рождество требует еще двадцать лет, даже не пытаясь хоть чем-нибудь оправдать перенос даты.

Однажды Боженьке это надоело, и Он сказал:

— Ну, ты мне и осточертела, ты всем недовольна, вот тебе в наказание…

Бабушка утверждает, что она находится в совершенно ясном рассудке, что доказывает обратное.

Бабушка бегло разговаривает на шести языках, потому что ей сто лет и она — еврейка.

Бабушка очень боится смерти. Представьте себя на ее месте.

Тетя Югетта сравнивает себя с бабушкой и очень гордится тем, что она знает, что мы уже давным-давно находимся в свободной зоне и что бабушка спятила, но это не мешает ей, тете Югетте, периодически звать к себе своего сыночка Октава.

Октав: далматинец тети Югетты. Умер в 1957 году. Потом из него сделали чучело. Умер второй раз, сгорев во время пожара в квартире тети Югетты на площади Италии.

Как говорит мама, тетя Югетта тоже не молоденькая.

Не имея возможности разговаривать с умершими близкими, бабушка и тетя Югетта убивают время вместе.

Ожидая минуты мщения, время пока терпит.

Дочка тети Югетты давно умерла, что не мешает тете Югетте любить котлеты с тмином и шпинатом, миндальное печенье и крем из сливочного масла.

Бабушке нравится давать мне понять, что тетя Югетта из них двоих самая слабоумная.

Тетя Югетта приятельски подмигивает мне, как только бабушка начинает подавать очевидные признаки старческой немощи.