Книга Дикий мед - Вайолет Уинспир

— Пока вы не приобретете горничную, мадам, я к вашим услугам. — Лита поправила кружевное покрывало на двуспальной кровати и положила поаккуратнее вышитый мешочек с ночной сорочкой Домини.

— Ой, не знаю, стоит ли возиться с горничной, Лита. — Домини собрала волосы в хвост и закрепила их. — Я привыкла сама все делать, и будет слишком, если меня станут обслуживать.

Лита казалась несколько шокированной этим сообщением молодой хозяйки.

— Надежная девушка из деревни с удовольствием пошла бы на эту работу, мадам, — заметила она. — Наши девушки воспитываются послушными и услужливыми, а иметь личную горничную принято для леди вашего положения.

— Ладно, ладно, — расхохоталась Домини. — Хорошо, очень хорошо, но если уж ты намерена навязать мне горничную, то сама и займись выбором ее. На самом деле, греки страшно упрямы, наверное, самые упрямые люди на свете, — верно?

— Это так, мадам, — снова улыбнулась Лита и наклонилась, подбирая несколько лепестков‑звездочек, которые, как конфетти, рассыпались по мягкому ковру перед туалетным столиком. Домини посмотрела на ее гладкую черноволосую голову и подумала, привыкнет ли когда‑нибудь к манере греков командовать. Жизнь в Фэрдейне была такой нестрогой и несложной. Никаких проблем со слугами, так как Домини делала всю работу по дому сама с помощью единственной поденщицы.

— Вы с Янисом хорошо провели отпуск? — поинтересовалась Домини после того, как Лита орлином взором окинула комнату, удостоверяясь, все ли находится в полном порядке и должной чистоте, как требовали того кремовой окраски стены, нежной голубизны занавески и шелковая обивка на мебели: на кушетке, маленькой скамеечке под ноги для шитья и на панели в изголовье кровати.

— Мы работали на ферме отца Яниса в Спарте, — тихо ответила Лита. — Это был труд любви и потому сам по себе праздник.

После ее ухода Домини постояла, обдумывая слова Литы. Истинная правда: человек не жалеет себя, выполняя долг или принося жертву, только когда делает это любя.

Потом с решительностью, которая выглядела, как храбрость, Домини последовала совету Поля — стала знакомиться с домом. Внутренняя отделка дома была очень богатой, щедро выполненная из большого количества кипарисовой и кедровой древесины. Время и множество рук отполировали перила лестницы так, что они казались темным зеркалом, а ступени поистерлись ногами нескольких поколений. Из окна лирообразной формы, расположенного над изгибом массивной, сделанной из черного кедра, лестницы, она увидела море и сосны. День подходил к концу, и фиолетовая дымка стояла над лесом. Острый аромат хвои донесся до нее вместе с треском цикад, похожим на биение пульса.

Домини спустилась по лестнице в холл, чувствуя себя одиноким чужаком в доме, отрезанном от мира, окруженном шепотом океана и сосен. Она открыла несколько дверей, заглянула в комнаты рядом с холлом, но не тронула ту дверь, за которой работал Поль. Он показал свой кабинет еще раньше, и для Домини было большим облегчением узнать, что часть каждого дня Поль проводит за рабочим столом. В это время она будет свободна… свободна исследовать остров, купаться в Ионическом море и дружить с Карой. Свободная жизнь днем должна помочь ей переносить вечера и ночи, которые должны принадлежать Полю.

Янис принес чай с пирожными в salotto, и, поболтав с ним несколько минут, Домини вышла на piazza пить чай у парапета. Отсюда казалось, что горизонт выгибается, как серебряный лук Аполлона, стреляющий огненными стрелами последних лучей догорающего солнца. Это была языческая картина, от которой у Домини перехватило дыхание. Потом к небу подкрались сумерки, она вошла в дом и направилась наверх принимать ванну и переодеваться к ужину.

В греческих домах ужинают поздно, поэтому у нее достаточно времени, чтобы полежать и поплескаться в ванне, такой большой, что в ней можно плавать. Достаточно понежившись, Домини встала, направив на себя прохладную водяную струю из гибкого душа.

Она вся сияла от такого сибаритского времяпрепровождения, когда вдруг Поль привел ее в полное смятение, неожиданно войдя в ванную комнату. Спокойный и самоуверенный, как кот, он снял с крючка на стене мохнатый халат. Домини стояла, глазея на него, как перепуганная наяда. Ее медового цвета волосы были свернуты узлом на голове, и только румянец смущения покрывал ее.

— Ты не собираешься пробыть здесь весь вечер, моя дорогая? — спросил Поль, и, когда он выходил, в зеркалах отразилась его широкая ухмылка.

— Ну и ну, — пробормотала про себя Домини, — мог бы и постучать! Позже, присоединившись к нему в salotto, где он предложил аперитив, она догадалась по тому, как блестели у него глаза, что он все еще наслаждается своей шуткой. Они встретилась взглядами, когда он подавал ей узкий бокал с шерри, и Домини поняла, о чем он думал — она не должна его стесняться, поскольку он уже хорошо знает каждую линию, каждый изгиб ее тела.

Она смутилась, поспешила отхлебнуть из своего бокала и стала осматривать комнату. Бархатные шторы топазового цвета закрывали широкие светлые окна, толстые сосновые поленья потрескивали в камине, а в вазах на шкафчиках стояли бледно‑золотистые цветы.

— До чего приятен резкий запах сосновой смолы от этих поленьев, — тихо пробормотала Домини. — И интерьер комнаты прекрасен.

— Моя слабость, Домини, — он насмешливо улыбался, глядя на нее. — У меня греческая жадность к красоте.

— Это твое единственное оправдание, Поль? — тихо спросила она, и рука ее невольно поднялась к вороту тонкого шелкового без рукавов платья.

— Не совсем, — ответил он, сразу поняв ее намек.

— У меня была и другая причина, но пока я не собираюсь тебе говорить, какая.

Сердце, казалось, хотело выскочить из груди от этих слов. Что он имел в виду… неужели он женился потому, что любит ее?

Глава 7

Да посиди же спокойно, детка! — умоляюще воскликнула довольно грустная женщина, сидящая в глубоком кресле и плетущая кружево. Она была одета во все черное, начиная с шарфа, прикрывавшего седые волосы, и кончая узконосыми туфлями. Стоявший на столике рядом с ее креслом радиоприемник указывал на то, что первые три года глубокого траура по ее умершему мужу уже миновали, и теперь она могла получать удовольствие от кое‑каких развлечений.

— Но они же могут подъехать в любую минуту, тетя Софула! — Кара Стефанос постояла, переминаясь с ноги на ногу, потом свесилась с металлической баллюстрады террасы. Терраса выходила как раз на дорогу, вьющуюся от гавани Анделоса, и девушка могла бы увидеть машину, едва лишь та появится на дороге. Загорелое личико напряглось от возбуждения, и тетка поглядывала на нее, поднимая голову от кружева, и качала головой. На руках Кары, в тех местах, которые она расчесала ногтями, снова виднелись царапины. До чего же некрасиво! Полю просто необходимо показать ребенка невропатологу…

— Вон они, едут… едут! — Кара промчалась мимо кресла тетки и, как Пегас, поскакала по ступеням, ведущим к боковому внутреннему дворику, потом через него к маленькой калитке, открывавшейся на дорогу. Она поспешно открыла калитку и с сияющими глазами кинулась к кремовой машине, остановившейся перед домом.