Книга Светлячок и другие рассказы - Харуки Мураками

Я несколько раз кивнул.

— Боль — мерка сугубо личная.

— Что тебе было больнее всего… раньше?

— Мне? — удивленно переспросил я. Представить себе не мог, что кто-то меня об этом спросит. Боль? — В смысле, физическая?

— Да, — ответил он. — Ты чувствовал когда-нибудь нестерпимую боль?

Держась руками за поручни, я разглядывал пейзаж за окном и думал о боли.

Боль?

Немного подумав, я поймал себя на мысли, что боль не помню. Конечно, я помнил, что мне бывало больно: упав с велосипеда, сломал себе зуб, собака тяпнула за руку так, что из глаз искры посыпались. Но как мне бывало больно, реально вспомнить не мог. Раскрыв левую ладонь, я попытался найти шрам от укуса, но он бесследно рассосался. Я даже не мог точно сказать, где он был. Время постепенно все уносит за собой.

— Не припомню.

— Тебе что, не бывало больно?

— С годами так или иначе бывает.

Брат слегка пожал плечами и опять задумался.

— Не хотел бы я накапливать эти самые годы. В смысле, если представить, с какой еще болью предстоит столкнуться в дальнейшем, — сказал он, слегка склонив ко мне левое ухо. Тем временем взгляд его сверлил поручень. Брат чем-то походил на слепого.

Той весной меня преследовали сплошные неприятности. Пришлось по ряду причин уйти из фирмы, где я проработал последние два года. Так я оказался дома. Покончив с делами, собирался сразу же вернуться в Токио и начать поиски новой работы, но за стрижкой газона и ремонтом изгороди в саду многое внезапно опостылело, и я решил с отъездом не торопиться. Хотя сам родной город потерял всякую привлекательность. Я полюбовался пароходами в порту, полной грудью надышался морским ветром, обошел все прежние ресторанчики — и больше мне делать там было нечего. Прежних друзей не осталось, родина уже не манила. Городские пейзажи выглядели картонными аппликациями. Выходит, я постарел, но дело не только в этом. И именно поэтому я, забыв на время про Токио, коротал дни в одиночестве — то полол газон, то читал книжки на веранде, то ремонтировал тостер.

В один из таких дней пришла тетушка и попросила первые несколько раз свозить брата в новую больницу. Я знал, где та находится — недалеко от моей бывшей школы. Я был свободен и не мог отказать тетушке.

— Заодно где-нибудь пообедайте, — сказала она и снабдила меня деньгами на карманные расходы. Видимо, полагала, что я теперь безработный и нуждаюсь в средствах. Ну деньги никогда не бывают лишними.

Больницу решили сменить просто потому, что от лечения в прежней толку не было. К тому же цикл глухих дней у брата стал короче. Тетушка высказала врачу все, что о нем думает, тот ответил: причина болезни — не в хирургии, а в условиях жизни семьи. Это и стало последней каплей терпения.

Смена больницы, однако, не означала, что дела сразу же пойдут на поправку. По правде говоря, никто на это особо и не надеялся. Само собой, вслух такого никто не говорил, однако окружающие уже почти смирились с глухотой брата. Так он сам себя вел.

Мы с братом никогда не были близки. Дружили семьи, но разница в возрасте детей давала о себе знать. Однако родственники почему-то считали нас «друзьями неразлейвода». Вроде того, что он привязался ко мне, а я его опекал. Я долго не мог понять причины, поскольку считал, что между нами нет ничего общего.

Однако сейчас у меня странно защемило сердце, когда он повернулся вот так, левым ухом ко мне, и склонил голову набок. Его неловкие движения отдавались у меня в душе, словно шум дождя, услышанный давным-давно. Я вроде бы начал понимать, почему родственники пытаются нас сблизить…

— Слышь, ты когда собираешься в Токио? — поинтересовался брат.

— Пока не знаю.

И я слегка покрутил шеей, как бы разминая.

— Не торопишься.

— А куда торопиться?

— Бросил работу?

— Ну да, бросил.

— Почему?

— Надоела, — ответил я и засмеялся.

Брат немного смутился, но тут же засмеялся и сам. И поменял руку, которой держался за поручень.

— Что, на жизнь хватает? Без работы-то?

— Пока хватает: есть немного сбережений, выходное пособие, опять-таки, дали. На первое время нормально. Закончатся деньги — снова пойду работать, а пока хочу расслабиться.

— Везет тебе.

— Ну так…

Гул голосов в салоне не прекращался. Автобус не останавливался нигде. Водитель перед каждой остановкой делал объявление, но на кнопку никто не жал. Названия остановок пассажиров не интересовали. На самих остановках людей тоже не наблюдалось, и автобус взбирался и дальше по склону, где не было даже светофоров. Дорога широкая и гладкая, местами — извилистая, но автобус на поворотах не качало и не трясло. Только внутри каждый раз проносился летний ветерок. Занятые разговорами старики не замечали пейзаж за окном. Они даже не обращали внимания, когда ветер колыхал их волосы, поля шляп и шарфы. Казалось, они всецело доверяли себя машине.

После седьмой или восьмой остановки брат опять взволнованно поднял на меня глаза.

— Еще далеко?

— Ага, пока едем.

Я помнил эти окрестности и не беспокоился, но автобус ехал намного быстрее, чем бьшо на моей памяти. Большой, новой модели, он, словно коварный зверь, прижимался к асфальту и, глухо урча, крался по склону.

Брат опять посмотрел на часы. После него посмотрел и я: без двадцати одиннадцать. Город погрузился в тишину, не бьшо видно ни людей, ни машин. Час пик миновал, в жилых кварталах царило затишье перед тем, как домохозяйки отправятся за покупками. Этот промежуток времени почти без остановок и миновал автобус.

— А ты будешь работать в фирме отца? — спросил он.

— Нет, — ответил я, а сам задумался. — И не собираюсь. С чего ты взял?

— Просто почему-то подумал, — сказал брат.

— Кто тебе сказал? Брат покачал головой.

— Может, так лучше? Поживешь здесь… К тому же, говорят, людей не хватает. Все будут рады.

Водитель объявил остановку, но никто не среагировал. Автобус, не сбавляя скорости, проехал мимо. Повиснув на поручнях, я опять принялся разглядывать знакомый пейзаж. В живота повис тяжелый сгусток воздуха.

— Не по мне это, — сказал я.

Брат, глядя в окно, суетливо придвинул левое ухо.

— Мне такая работа не подходит, — повторил я и подумал, что могу его этой фразой обидеть. Хотя врать тоже не годится. Дойдет мимоходом оброненная отговорка до ушей дядьки в каком-нибудь ином смысле — и неприятностей не миновать.

— Что, неинтересная?

— Не знаю, интересная или нет, только мне есть чем позаниматься.

— А-а.