Книга Все уезжают - Венди Герра

Они посвятили эту песню мне. Мама выполнила наш уговор. Я чуть не расхохоталась, когда она пожелала мне терпения там, где я нахожусь, но потом расчувствовалась. По щеке сползла предательская слеза: там, на радиостанции, продолжается жизнь, мы же здесь заперты, как в клетке, и учимся убивать неизвестно кого.

Девушка (Прозрачные глаза)

Луис Альберто Спинетта

Девушка — прозрачные глаза,

Куда спешишь,

Останься до утра.

Девушка — маленькая ножка,

Не убегай,

Останься до утра.

В моих объятьях поспи спокойно,

Пока не встанет солнце за окном.

Девушка — кожа как шелк,

Не убегай,

Твое время пришло.

И ничего не говори мне,

Девушка — мягкое сердце.

Когда все заснет, я украду у тебя один цвет.

Девушка — голос как птичья трель,

Куда спешишь,

Останься до утра.

Девушка — груди как мед,

Не убегай,

Останься до утра.

Поспи немного, а я тем временем построю

Воздушный замок у тебя на гладком животе,

Пока не встанет солнце и не заставит

Тебя до слез смеяться…

Среда, 30 октября 1986 года

Мы встали в шесть утра и вместо завтрака маршировали. Наконец появился лейтенант Роландо, мулат, который будет командовать всеми девушками. Он сразу обрушился на нас с угрозами, сальными шутками и вообще избрал по отношению к нам подлую тактику. Он ясно дал понять, что уделит женскому взводу особое внимание. Здесь-то, по его словам, и проверяется пресловутое равенство между мужчинами и нами. Поскольку я никогда не верила в это равенство и тем более в освобождение женщины, то к тому, что он говорил, прислушивалась не особенно. По мнению моей матери, освобождение женщины — это консервированная еда, чтобы побыстрее уйти из кухни; это хорошая стиральная машина, чтобы можно было стирать белье без всяких усилий, и так далее. Список каждая может продолжить. Если взять нас с мамой, то наше освобождение пока не наступило. Лейтенант заставил нас маршировать четыре часа подряд. Потом мы пообедали, но этим дело не кончилось — нас повели на знаменитые занятия по стрельбе в прибрежные скалы, которые здесь называются «собачьими зубами». Я ободрала себе колени и локти, порвала форменные оливковые брюки и вдобавок от напряжения у меня заболели глаза — приходилось все время целиться, а я никак не могла совладать с мушкой.

Снайпера из меня не выйдет. Оружие очень тяжелое, а такие патроны, мне кажется, используют для салютов. Едкий дым раздражает.

Я только что приняла душ, и теперь, когда было бы хорошо немножко отдохнуть и спокойно почитать, меня заставляют идти в столовую. Есть я не хочу, но идти нужно. Таков военный распорядок. Надо выполнять приказы. Желания остались дома, в сундуке, запертом на ключ. Здесь каждый исполняет желания и капризы другого — того, кто главнее, того, кому охота помериться силами с женщинами или слюнтяями-мужчинами, попавшими под его начало, и все это во имя родины, чтобы уничтожить несуществующего врага. Оливковая форма делает нас неотличимыми друг от друга. Я уже не знаю, кто есть кто. В этом зеленом море одна я существую отдельно благодаря своей короткой стрижке.

Еще ребенком я всегда удивлялась, почему наш президент — единственный во всем мире, кто носит военную форму. Когда мне было тринадцать, мама объяснила, что президенты меняются приблизительно каждые четыре года. Она очень возмущалась, когда я призналась, что думала, будто президенты умирают, как короли, и тогда на смену им приходят их дети или братья, и династия не прерывается, как не прерывается традиция, связанная с гербом, флагом и гимном.

Не знаю, почему оливковый цвет кажется мне каким-то диким. Почти никого из моих товарищей не раздражает место, где мы находимся. Это я такая странная? Почему я так упорно стараюсь казаться иной?

Идем в столовую, но, конечно, строем.

Примечание

Сегодня вечером в маминой программе произошла любопытная вещь.

Они пригласили автора и исполнителя песен Карлоса Варелу. Маурисио взял у него интервью. Карлос спел свою новую песню, после чего пропал, и потом ставили одни записи Сильвио и Пабло. Так странно. В общем… Я успела записать слова этой песни Карлоса, она замечательная:

Едва я глаза открою,

Как тишина улетает,

И порцию шума и дыма

На завтрак неумолимо

Мне город мой предлагает.

Едва я на улицу выйду,

Как все укорять начинают,

Дескать, когда-то прежде

Я подавал надежды,

Но быстро надежды тают.

А на углу, невеличка,

Скромно висит табличка

У самого перехода.

Написано там: «Свобода».

Вот что меня вдохновляет.

Сделав такое признанье,

Я говорю «до свиданья»,

Через улицу перебегаю,

В толпу с головою ныряю,

В привычную жизнь погружаясь.

Ведь будни мечтать заставляют,

Едва я глаза открою.

Пятница, 31 октября 1986 года

Читаю, пишу, марширую, выкрикиваю лозунги, отдаю честь, поднося руку к виску, и отдыхаю в своем укромном местечке.

Приказы, приказы, приказы…

Да, мой лейтенант, да, мой лейтенант, да, мой лейтенант. Не знаю, для чего это «мой», но он так требует.

Для лейтенанта все, что мы делаем, подчинено одной цели: уничтожить противника. Кто такой этот «противник», мне неведомо, но придет время, и… Он говорит, что мы выйдем отсюда настоящими ниндзя.

Я стараюсь быть как все, потому что если лейтенант ко мне привяжется, я пропала. Под его прицелом и так уже находятся несколько девочек из взвода — сочувствую бедняжкам! Правда, лейтенанту нравятся пышные формы, я же выгляжу, как маленькая девочка, а с этой прической и вовсе похожа на мальчишку. Не думаю, что он будет заставлять меня стрелять дополнительно и придумывать все новые мишени. Он любит мучить рослых блондинок из Школы музыки и танца. Старается пленить их своей меткой стрельбой.

Сегодня, когда мы ожидали грузовик, чтобы ехать на занятия по стрельбе, ко мне подошла одна из этих несчастных блондинок. Лицо прозрачное, ногти обгрызены до мяса, под глазами темные круги и вдобавок, когда говорит, вся трясется. Она скрипачка, и по всему видно, что занимается давно, но особых успехов не добилась. Она сказала, что все время видит меня с книгой и хочет кое о чем поговорить.

Мы отошли с ней за прачечную; она не хотела разговаривать в присутствии других и тем более в общежитии, словно речь шла о страшной тайне. Блондинку зовут Лусия. Она тысячу раз повторила, что поскольку видит, что я много читаю, хочет задать мне один вопрос. А потом сказала, что она внучка одного кубинского писателя. Услышав это, я обрадовалась. Но она тут же испуганно выпалила, что этот писатель уехал из страны за два года до ее рождения. В конце шестидесятых. Она видела его только на фотографии.