Книга Абсурдистан - Гари Штейнгарт

Прибыла новая партия бутылок с водкой — по одной на брата.

— Я выхолощен, — жаловался Алеша-Боб театральным голосом, который появился у него в России. — Как она может так со мной поступать? Сколько же еще я могу ей дать? Я отдал ей все, всю свою душу. Почему она не может любить меня таким, как я есть? Что, по ее мнению, ждет ее в Бостоне?

Мы выпили за душу Алеши-Боба. Мы выпили за его мужское достоинство. Мы выпили за его безвольный еврейский подбородок и лысую голову, смахивавшую на бильярдный шар. Мы вдыхали ядовитые испарения, алкогольная радуга плавала над нашими головами, а заходившее солнце превратило шпиль Петропавловской крепости в пылающий восклицательный знак. Мы выпили за заходящее солнце — нашего безмолвного союзника. Мы выпили за золотой восклицательный знак. Мы выпили за святых Петра и Павла.

Прибыла новая партия бутылок водки — по одной на брата.

— Мне бы хотелось, чтобы Россия была сильной, — сказал Валентин, — а Америка слабой. Тогда мы могли бы ходить с гордо поднятой головой. Тогда мои Руфь и Наоми могли бы прогуляться по Пятой авеню и плюнуть на кого хотят. Никто не посмел бы ударить их или заставить трогать друг друга. — Мы выпили за то, чтобы Россия снова стала могучей. И еще раз выпили за Наоми и Руфь. Мы выпили за то, чтобы в конце концов догнать Америку, и даже Алеша-Боб с его золотым американским паспортом считал, что это в свое время случится.

— Кстати, об Америке, — начал Алеша-Боб. — Послушай, Мишенька… — Но он не закончил фразу, и голова его поникла в алкогольном ступоре.

— Что такое, Алеша? — спросил я, дотронувшись до его руки. Но мой друг уснул. Его маленькое тело не могло принять столько водки, сколько моя туша. Мы подождали несколько минут, пока он оживет, и он пробудился, вздрогнув.

— Ну так вот! — сказал он. — Слушай, Мишка, я выпивал с Барри из американского консульства, и я спросил это ничтожество… — Голова его снова упала на грудь. Я пощекотал его нос петрушкой. — Я спросил это ничтожество, можешь ли ты получить визу в Штаты теперь, когда твой папа умер.

Мой токсичный горб запульсировал от надежды, но также и от опасения, что жизнь может преподносить только неприятные сюрпризы. Я тихонько икнул и приготовился утереть слезу, которая появится независимо от того, будет ли новость хорошей или плохой.

— И? — прошептал я. — Что он сказал?

— Ничего не выйдет, — пробормотал Алеша-Боб. — Они не впустят ребенка убийцы. У покойного оклахомца были к тому же политические связи. В новой администрации любят оклахомцев. Тебя хотят наказать для примера.

Слеза не пролилась. Но гнев раздул мои ноздри, и из них вырвался тихий свист. Я схватил бутылку водки и запустил ею в стенку. Она разлетелась, и это было шоу изумительной чистоты и света. Посетители «Горного орла» умолкли, к нам повернулась дюжина бритых голов, блестевших от летнего пота, богатые люди взглянули на своих телохранителей, приподняв брови, а телохранители уставились на свои кулаки. Менеджер грузинского ресторана выглянул из своего кабинета, определил, кто я такой, сделал почтительный поклон в мою сторону и подал официантке знак принести мне другую бутылку.

— Полегче, Закусь, — предостерег меня Алеша-Боб.

— Если хочешь сделать что-нибудь полезное, швырни бутылку в американцев, — посоветовал Руслан. — Но обязательно подожги ее сначала. Пусть они все сгорят насмерть. Мне наплевать!

— Я хочу Америку, — сказал я, откупоривая новую бутылку, и, вопреки этикету выпивки, опрокинул ее себе в глотку. — Нью-Йорк. Руанну. Хочу любить ее сзади. Здание «Эмпайр». Корейскую закусочную. Салат-бар. Стиральный автомат. — Мне удалось подняться на ноги. Стол завертелся передо мной симфонией цвета — кусочки баранины на шампурах, яичные желтки, капающие на хачапури, бифштексы, истекающие маслом и кровью. Как может дневная трапеза полыхать такими яростными красками? И что это за кретины вокруг меня? Куда бы я ни взглянул, все приводило меня в уныние и отчаяние. — Они хотят наказать меня для примера? — сказал я. — Я и есть пример. Я лучший пример хорошего, любящего, честного человека. А сейчас я им покажу! — Шаткой походкой я направился к Мамудову и своему «лендроверу».

— Не ходи! — закричал мне вслед Алеша-Боб. — Миша! Ты не способен действовать!

— Разве я не мужчина? — выкрикнул я любимый рефрен папы. И велел своему шоферу Мамудову: — В американское консульство.

Генералы, управляющие Службой иммиграции и натурализации США, несомненно, видели все это. Мексиканцы-эмигранты, которых преследуют койоты через Рио-Гранде. Черные как сажа африканцы, проникающие в страну в судовых контейнерах, чтобы продавать солнечные очки возле Бэттери-Парк, а потом посылать еду своим детям в Того. Паромы, на которых полно обезвоженных, умирающих от голода, полураздетых испанцев, которые будут мыть посуду на пляжах Майами, умоляя об убежище (меня всегда удивляло, почему они не берут с собой достаточно воды в бутылках и еды, отправляясь в такое дальнее путешествие). Но видели ли эти генералы когда-нибудь богатого и образованного субъекта, который насаживает себя на флагшток с государственным флагом США? Видели ли когда-нибудь, как человек, у которого в бумажнике дюжина эквивалентов американской мечты в долларах США, падает перед ними на колени, чтобы получить шанс еще раз увидеть Бруклин? Забудьте о мексиканцах, африканцах и о всяком таком. В некотором смысле моя американская история — самая потрясающая из всех. Это — высший комплимент нации, которая больше известна своим брюхом, чем мозгами.

Когда мы едем по Фурштадтской улице, Мамудов говорит, что высадит меня у входа в консульство и завернет за угол (гражданским автомобилям не позволено ошиваться возле священного пространства американцев).

— Вы неважно выглядите, ваше превосходительство, — говорит мне Мамудов. — Почему бы немного не вздремнуть дома? Мы бы захватили с собой азиатскую девушку из борделя и немного «Ативана» из Американской клиники. Как вам будет угодно.

— На khui азиатскую девушку, — ответил я, распахивая дверцу. — Разве я не мужчина, Мамудов?

Снаружи царила напряженная атмосфера, которая возникает, когда западное консульство вынуждено находиться на грязной улице третьего мира и местным нейтронам и электронам не позволено смешиваться с положительным зарядом Запада. Я почувствовал, как меня отбрасывает невидимым ветром, и чуть не упал. Однако американский флаг над консульством дружелюбно помахал мне, подбадривая. Я перешел через дорогу и наткнулся на двух русских болванов, один из которых был подстрижен под Цезаря (чтобы замаскировать солидную лысину), второй — с волосами, завязанными хвостом. Оба они составляли примерно две трети от моей массы; от них пахло гречневой кашей и дешевыми сосисками, и на их форме красовались полосы и звезды американского флага.

— Мы можем вам чем-нибудь помочь? — спросил тот, который с хвостом, когда я, качаясь, поплелся к доске объявлений, где канцелярским стилем были изложены Правила Унижения для русских просителей визы: «Закон США усматривает за каждым прошением о неиммигрантской визе намерение иммигрировать. Бремя доказательства, что таковое намерение отсутствует, ложится на лицо, подавшее прошение». Иными словами: «Все вы проститутки и бандиты, так что не трудитесь подавать прошение».