Книга Мечты о женщинах, красивых и так себе - Сэмюэл Беккет

J'aime et je veux paaaalir.[178]Мертвенно-синий экстаз сурбарановского св. Онана.[179]Schwindsucht[180]и поллюция в тени в туннеле в Фиваиде. Мы странно и восторженно умрем! Plus precieuse que la vie,[181]грязный пес! Но ведь верно, что может быть жалостнее жалкого, который не жалеет себя,[182]цезура, кто другой болью не болеет в боли своей, томясь двойной печалью,[183]не умирает двойной смертью у берега?[184]Кто сказал все это? Так ворочалась мятежная душа, отдыха не зная — на спину, на бок, на живот, — как маленькая мисс Флоренция на перине,[185]пока Вергилий и Сорделло — и все равно беспокоили пролежни. Как герпетический таратантаратарантул (узнаете стиль?), он чах. Он возымел смелость не узнавши броду сунуться в воду со своей сумеречной любовью и каждый день поливал понемногу землю под своим лицом и винопитие не взяло в осаду его дух и он был сдержан хотя и совсем не воздержан и многие из его месяцев пролетели мимо и застали его несносного человека врасплох и заставили его заглянуть в свою изъязвленную глотку и он варился в этих ласках и шалостях и горько и слепо выл восставая против меда какого меда все ты прекрасно знаешь какого меда[186]и валялся в грязи и сдирал струпья похоти. Все это, конечно, во вполне умеренных дозах, не поймите превратно, «Кофе Патерсона» — Лучше Всего с «Санка».[187]Может быть, наше перо занялось самоуправством, так что Бога ради не подумайте, что Белаква полетел в тартарары, конечно, он немножко утомился, это должно было произойти, и сучка его сердца выбивает из его груди дух три или четыре ночи в неделю, короче говоря, Люси и Джуд отлично ладят от восхода до заката с его лишаем, и писчей судорогой, и мокнущей экземой, и общим состоянием, но при всем при этом мы единогласно признаем, что есть большая разница между ощущением слабости и бесчувственностью в смертном поту.

Ну вот мы и здесь. Вылезаем. Поворот на месте. Спасибо, голубчик. Включи свет. Идем наверх. Не попадаем в ногу. Взрыв горестного веселья в ознаменование частной шутки. Вот мы и здесь. Вот они и там. Привет-привет. Здорово возвращаться. Замечательно возвращаться. Та же старая Wohnung.[188]Чууудесно быть здесь снова. Prosit. Дай Бог здоровья. Туалет слева. Только на секундочку. Не наступи на велосипед. Не наступи на лыжи. Beschissenes Dasein beschissenes Dasein Augenblick bitte beschissenes Dasein Augenblickchen bitte beschissenes.[189]

* * *

Весь этот цветистый вздор служит единственной цели — дать некоторое представление о том, в каком состоянии находился бедный юноша по прибытии. Нам бы меньше всего хотелось, чтобы читатель неверно понял или, упаси Бог, поспешил составить мнение о нашем молодом герое, испытывая недостаток в фактах. Мы стремимся изложить все важнейшие обстоятельства его дела. Факты, не устаем мы повторять, подайте нам факты, побольше фактов.

Теперь — затишье, теперь — Мама Мадонны, вечная бабушка, если только все пойдет по плану, осмелилась на сострадание. Она уложила его на канапе.

— Бедный Бел, — сказала она, — взгляни-ка, Смерри, он болен.

Смерри, ожидая в углу подходящего момента, изучала содержание своего изможденного любовника и выглядела точь-в-точь как Пресвятая Дева перед Благовещением.

— Выпейте это, — молвил Мандарин.

— Domine, — ответил Белаква, садясь и чуть наклоняя бокал с огненной жидкостью в сторону родителей и чада, — nоn sum dignus.[190]

— Вам не кажется, — сказала Мама, — что в этом платье Смерри просто чудо?

Белаква, коньячный пьяница, превосходно справлялся с ролью лживого, учтивого, ласкового демона.

— Ваша третья или четвертая дочь, — произнес он, — видится мне более прекрасной, чем когда — либо ранее, если только это возможно. Жаль, — он втянул щеки и тяжело вздохнул, — что этого нельзя сказать обо мне.

— Бедный Бел, — сказала Мама. — Ничего, мы будем за тобой ухаживать, правда, Смерри?

— Ловелас, — вкрадчиво сказал Мандарин, — родственная душа, волокита.

Смеральдина-Рима разгадала игру и очень рассердилась.

— Что с ним вообще такое? — требовательно спросила она.

Белаква сыграл волокиту и хитро перемигнулся с Мамочкой.

— Колика, — сказал он лукаво.

С этим Смеральдина, которая, как мы уже знаем, отличалась особой уязвимостью в отношении своего небольшого словарного запаса, мириться не собиралась.

— Что это? — простонала она. — Что-то съедобное?

Мандарин сделал быстрый шаг назад, постучал длинным желтым ногтем по крылу носа и, подогнув колено, балансируя на одной ноге подобно балерине и помахивая бутылкой, возгласил, не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Der Mensch ist ein Gewohnheitstier![191]

— Что-то, что ты уже съела, милая, — игриво сказала Мамочка.

Смеральдина-Рима осталась безучастной к всплеску веселья, сопровождавшему слабые Мамочкины попытки разрядить обстановку.

— Не будьте такими гадкими, — вскричала она. — Дурацкие шутки. Откуда мне знать, что такое толика.

— Ко, — поправила Мамочка, — лика.

— Egal! — взорвалась Смеральдина. — Откуда мне знать, если вы так и не отправили меня в школу?

— Моя дорогая девочка, — сурово сказал Мандарин, — твое образование стоило нам тысячи. Никак не меньше нескольких тысяч фунтов.