Книга Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс - Лорен Оливер

Я едва не утонула в своем родном доме.

– Рэйвен!

Я осознаю, что Тэк пытается привлечь мое внимание, и поворачиваюсь к нему.

– Что? – спрашиваю я немного резковато.

– Сюда?

Тэк притормаживает перед парковкой на Двадцать четвертой улице. Она запущенная и пустая, если не считать двух машин. Вдоль нее протянулись одинаковые многоквартирные дома, непоколебимые, как часовые. Окна отгорожены от непогоды плотными шторами. Повсюду шеренги потемневшего красного кирпича, заляпанных птичьим пометом ступеней и слепоты.

– Мы рано, – бурчит Тэк.

– Она предупредила – надо быть не позже семи, – возражаю я.

– А если она идет пешком… – Тэк пожимает плечами.

– Мы подождем, – произношу я. – Сворачивай влево, на Девятнадцатую. Хочу осмотреть квартал.

Северо-восточный медицинский центр – клиника, в которой назначено умереть Джулиану Файнмену, находится на Восемнадцатой улице. Спасибо радио, донесшему до нас эту новость. Удивительно, что нигде не видно представителей прессы. Хотя, возможно, они уже внутри – выискивают выгодный ракурс для съемки. Тэк аккуратно объезжает квартал дважды, чтобы не вызвать подозрения у наблюдателя, если таковой имеется, – и мы обсуждаем план. Тэк предлагает пару своих идей, затем паркуется, а я выпрыгиваю и начинаю проверку. Я осматриваю ворота для въезда, соседние здания, потенциальные ловушки, тупики и укрытия.

Несколько раз я останавливаюсь, чтобы отдышаться. Только бы не вырвало!

– Нашла место для рюкзака? – осведомляется Тэк, когда я забираюсь в фургон.

Я киваю. Тэк быстро встраивается в несуществующее дорожное движение. Я люблю Тэка еще и за его осторожность. В некоторых вопросах он дотошен до педантичности. А в других свободен – часто смеется и фонтанирует безумными замыслами. Вряд ли кто-то знает его лучше, чем я. Он сыплет словами, когда взволнован. И чаще всего я слышу из его уст: «Любовь».

«Я всегда буду тебя любить, любовь моя. Ты – любовь всей моей жизни».

Мы храним свои чувства в глубоких, потаенных уголках души. В законопослушных городах они уничтожаются еще до процедуры. Раны и странности, которые мы несем, как изуродованные подарки, безжалостно вытаптывают.

А мне до сих пор трудно произносить это – самое сокровенное – даже наедине. Потому мы создали свой собственный язык – в том, как прижимаемся друг к другу грудью, как соприкасаемся носами при поцелуях. Я шепчу его настоящее имя. Оно с привкусом солнечного света, от которого деревья освобождаются от тумана, а тот поднимается к небу и улетучивается.

Майкл.

Говорила ли я ей когда-либо, что люблю ее?

Не знаю.

Не могу вспомнить.

«Мне очень жаль».

Тошнота делается почти неотступной. Она то вздымается, то опускается. Мысли преследуют меня, кислота поднимается из желудка и обжигает глотку.

– Останови, – прошу я Тэка.

Меня выворачивает наизнанку за чьей-то дряхлой машиной. Неподалеку расположена аптека, в ее потрепанном синем тенте собралась лужа. Вертикальная неоновая вывеска, гласящая «Консультация и диагностика», не горит, но на грязной двери красуется оранжевая табличка «Открыто». На мгновение я задумываюсь: а если просто зайти и сочинить убедительную историю, раздобыть еще один тест? Ну, чтобы убедиться наверняка. Нет. Слишком рискованно, а мне нужно сосредоточиться на Лине.

Я натягиваю куртку на голову и бегу к фургону. Теперь я чувствую себя немного лучше.

В сточных канавах вода несет мусор, вроде клочков бумаги и одноразовых стаканчиков. Ненавижу этот город. Почему я не с остальной частью группы на складе? Сейчас я бы паковалась, пересчитывала людей, оценивала запасы… Да я бы предпочла что угодно – пробираться через Дикие земли или драться со стервятниками!

Лишь бы убраться из серого города, где даже небо и то на подпорках.

И мы все – крохотные, как муравьи.

В фургоне пахнет плесенью, табаком и арахисовым маслом. Я открываю окно.

– Что случилось? – спрашивает Тэк.

– Самочувствие неважное, – бормочу я, глядя перед собой.

Ему не стоит продолжать расспросы! Две недели тошноты по утрам. Сперва я решила, что испытываю обычный стресс. Лина схвачена, все пошло наперекосяк. Ожидание. Наблюдение. Надежда на то, что она в порядке.

Терпение никогда не являлось моей сильной стороной.

– Ты неважно выглядишь, – сообщает Тэк и добавляет: – Что с тобой, Рэйвен? Ты не?..

– Я в норме, – поспешно отвечаю я. – Желудок озверел. Ничего особенного. Дело в той паршивой еде, которую мы глотаем на обед и ужин.

Тэк успокаивается. Он перестает сжимать руль до белизны костяшек, и желваки на его скулах пропадают. Меня захлестывает чувство вины. Ложь – неплохое средство защиты, как иглы у дикобраза или когти у медведя. За время жизни в Диких землях я хорошо это усвоила. Но я не люблю врать Тэку. Он – практически единственный, кто у меня остался.

– Она твоя?

Вот они – первые слова, сказанные мне Тэком. Я до сих пор помню, каким он предстал передо мной: тощий, большие руки. Два кольца в носу. Глаза – прикрытые, но бдительные, как у ящерицы. Волосы падают на лоб до самой переносицы. Сидит связанный в углу комнаты для больных. Весь в комариных укусах и царапинах.

Я тогда пробыла в Диких землях только месяц. Мне повезло. Я нашла хоумстид [1] через шесть часов после того, как покинула Ярмут. На самом деле я оказалась счастливицей. Буквально через неделю группа переехала в Нью-Хэмпшир, южнее Рочестера. Тогда нервничали из-за слухов о налете на Дикие земли. Я успела как раз вовремя.

Мне ничего другого не оставалось. Мне было нечем кормить Блу. Я бежала в панике куда глаза глядят. У меня не было ни припасов, ни навыков выживания. Туфли натерли мне кровавые мозоли размером с четвертак. Я не умела ориентироваться. Умирала от жажды, но не пила из ручья, потому что боялась, что сразу же заболею.

Идиотка. Не наткнись я тогда на хоумстид, я бы погибла. И она тоже.

Малышка Блу.

Я перестала верить в Бога, когда еще маленькой девочкой увидела, как отец схватил мать за волосы и ударил лицом об кухонный стол. Кровь брызнула на линолеум, а выбитый зуб запрыгал по полу, белый и блестящий, как игральная кость. Тогда я поняла, что никто нас не оберегает.

Но в мою первую ночь в Диких землях все изменилось. Лес распахнулся, будто громадная пасть, и я заметила расплывчатые пятна света во тьме, сияние за завесой дождя и услышала голоса. Грандма закутала меня в одеяло, а Мари, только что вторично разродившаяся мертвым ребенком, взяла Блу на руки и заплакала. Слезы лились по ее щекам не переставая, пока Блу сосала грудь, и я поняла, что мы обе спасены. Наверное, именно тогда я познала Бога, но, возможно, лишь на мгновение.