Книга Цветочный крест - Елена Колядина

— Соль попридержим в запас, — развалясь на лавке, грохотал Извара. — Запас карман не трет. Монах баб не етит, а елду про запас носит.

— Золотые твои слова, Извара Иванович, — сладко тянула Матрена. — Мудер ты, как царь Соломон.

— А нынче по-другому нельзя. Народ-то ныне лукав, возьмет манду в рукав, пойдет в овин, да и етит один.

— Тятенька, — взвыла Феодосия. — Уж больно Юда Ларионов не видный, не парень, а розвальня чистая. Конопатый весь, дебелый…

— А тебе — какого подавай? Как кузнец Пронька-блудодей, что ли? У того елда по колено, а дров ни полена! Или об Уруске-древоделе девки тебе наговорили? У Уруски балда, хоть в оглобли заправляй, — вот бабам-то посадским радость! Тьфу, дуры!

— Волосья-то у Юды жидкие, что холопья дрисня! — вопила Феодосья.

— Воло-о-сья! У тебя, зато, волос долог, да ум короток.

— Волос глуп — и в жопе растет, — поддакнула Матрена. — А как начнет тебя супруг Юдушка Ларионов баловать нарядами да аксамитами, не только про дрищавые волосья забудешь, так и плешь в усладу будет.

— Ты на рожу-то не гляди, — принялась поучать золовка Мария. — Другого — с рожи не взять, а лих срать!

— Верно, дочка, — неожиданно назвал Извара невестку дочерью, отчего та порозовела да принялась увещевать Феодосью пуще прежнего.

— У иного красавца толк-то есть, да не втолкан весь. У моего супруга Путилушки, слава тебе Господи, лепота при нем, но, ежели бы, не красавец был, я не в обиде: с лица воду не пить, верно, батюшка?

— Глаза у него белесые, как каменна соль, — рыдала Феодосья.

— А тебе — синие подавай? Глаза — что? — тараторила Мария. — Глазами жену не уделаешь.

— Рыжий он, как гриб лисичка-а!.. — не унималась Феодосья.

— А чем рыжий худ? Рыжий да рябой на баб злой! — шумела Матрена.

— Снег бел, да пес на него сцыт, а земля черна — да хлеб родит, — гладила дочку по голове Василиса. И подмигивала просящее Изваре, не серчай, мол, отец родной, что девка слезы льет да вопли извергает, такая уж девичья задача.

— Ты, дочерь, не гляди на лепоту, а гляди в мошну, — стучал пястью Извара. — Коли мошна тугая, так всякий тебя в красоте уверять будет. Деньги есть — Иван Иваныч, денег нету — Ванька — жид. С синими глазами куда — на кол за блудодейство?

Феодосья вздрогнула: «Господи, уж не прознал ли батюшка об Истоме? Не про него ли намекает? Спаси его и сохрани!»

Утерев слезы, она примолкла.

— Вот и добро. Эх, слезы бабьи, тут и высохли, — смягчился Извара. — Мы с матерью не вороги тебе, Феодосья. И так порешили, что не допотопные теперь времена, чтоб невеста с женихом впервой на свадьбе встречались. Завтра в обед приедет Юда в наш дом, и сможете вы с ним за столом побеседовать, приглядеться, дабы на свадьбе не напугалась ты рыжего-конопатого да не сбежала из-под венца с каким-нибудь скоморохом.

Мария и Феодосья вздрогнули.

— Тьфу на тебя, отец, — замахала руками Василиса.

Золовка принялась торопливо переставлять миски на столе. Феодосия через силу улыбнулась, тая волненье:

— Что ты, батюшка… Разве я вас с матушкой ослушаюсь?

«Ох, ослушалась бы, кабы не страх за Истому. Вырвут пуп зазнобе синеглазому, ох, вырвут! А меня, так и так, за Юдашку отдадут», — томилась Феодосья, сжимая в руках пяльца с рукоделием.

— Ой!

Иголка уколола перст, расплылось по небесному шелку темное пятнышко.

«Почему кровь на пальце — алая, а на синем шелке делается бурая? — заинтересовалась Феодосия. И вздохнула. — Пойду, у Юды, проклятущего, спрошу, он все знает. Ой, нет! Ну его к лешему… Заведется опять баять, что кровь — тоже соленая и, стало быть, без соли никуда. Да я бы весь век хлеб без соли жевала, лишь бы с Истомушкой один кусок делить…»

Облизав перст, Феодосья поплелась вниз, к Юде.

— Аз заждался, — ласково изрек Юда.

— Юда Ларионов, не сыпь ты мне соль на раны, — взмолилась Феодосья. — Аз тебя второй раз в жизни лицезрею, не требуй от меня невозможного.

— Это хорошо, что ты соль помянула, значит, слюбимся мы с тобой и не один пуд соли вместе съедим.

— Пусть так, — покорно произнесла Феодосья. — Пусть так…

— А! Это твое рукоделие? И это все — тоже? — Юда обвел пудовыми ручищами разложенные на лавках и поставцах вышивки, сорочки, полавочники и прочие тканые вещи. — Золотые у тебя персточки.

Феодосья рассыпала мелкие смешинки.

— Жених на дворе, так девка — за прялку, — пробормотала она со смехом.

— Что?

— Так, пустое…

Феодосья развеселилась, вспомнив, как ожидали в доме приезда Юды. А все Матрена, сводня старая, затеяла… С утра в теплые покои, куда планировалось препроводить дорогого жениха, холопки стаскивали со всех комнат рукоделия, вроде как Феодосьюшкой изготовленные. Феодосья пыталась было поспорить, но куда там!.. Сюда же заранее привели холопку Парашку — тощую, долговязую, как репейник, и, что самое ценное, кривую на один глаз. Матрена самолично, с помощью сажи, довела чумазость Парашки до самой крайней степени, долго рядила ея в рогожи и трепала волосья. Угомонилась повитуха, только когда Василиса, внезапу вошедшая в покой, гаркнула от испуга и перекрестилась:

— Ну, чистое чучело!

Парашке вменялось оттенять светозарную лепоту Феодосьюшки, для чего усажена она была на короб возле печи — в зону видимости жениха. Задумывалось так же, что Парашка должна будет спотыкаться о половик, разливать миску и прочим образом выказывать криворукость, но в последний момент Василиса испугалась, что полоротая девка обольет Юду пищей али помоями, и плану был дан отбой. Стоило женам заслышать за частоколом всадника, как Матрена кидалась к Феодосье и принималась бить ея по щекам, дабы ввести в румянец.

— Баба Матрена, отвяжись! — вопила Феодосья.

— Ничего, не отвалится у тебя голова, — не отступала Матрена, нащипывая Феодосьины ланиты и тыча в уста надкушенной клюквиной.

Наконец в двери ввалилась нарочно приставленная за ворота замерзшая холопка и закричала:

— Жених въехавши!

— Прялку! Прялку неси!

— Куда въехавши-то?

— В Красную Слободу! К нашему двору уж приближается!

— Веретено! Где веретено?

Феодосью дружно усадили на сундук, подсунули под бок расписную прялку, в руки — резное веретено. Матрена успела подскочить со смазанным маслом гребнем и гладко учесать волосы надо лбом Феодосьи да напялить на нее еще одну душегрею — для наилепшей полноты тела. К моменту появления жениха Феодосья так упрела, что уже начала злиться на ни в чем не повинного Юду.

Жених снял высокую суконную шапку с меховой опушкой, хотел было положить ее на короб, но испугался, обнаружив на ем кривоглазую Парашку в рогоже. Помяв шапку, он нашарил зенками образа и трижды перекрестился, кланяясь.