Книга Меч Константина - Наталья Иртенина

Когда Серега упал, ее пристрелили на месте. Она даже сбежать не пыталась. Монах потом терзал себя, что не проверил, есть ли у нее оружие. Да как проверить, не вагон же весь обыскивать. Они просто забыли правило — не поворачиваться к врагу спиной.

Серегу положили на одеяло из поезда и понесли. Рядом с самосвалом уже стоял автобус, пригнанный Василисой. Детей быстро погрузили туда, за руль сел Монах. Серегу подняли в кузов самосвала. С ним поехали Леха и Святополк. У Лехи тряслись губы.

— Что я скажу его жене и мальчишкам? у него двое…

— Узнают без тебя, — мрачно и подавленно отозвался командир. — Скоро. Только не узнают — как… Там, на той стороне, все по-другому видится.

Тяжелее всех было командиру. Хлопающего глазами машиниста поезда развязали и отпустили. Первым тронулся самосвал, за ним переваливался по кочкам полосатый автобус. На шоссе выехали минут через десять, но потом опять свернули и поехали по ухабистой лесной дороге в обход патрульных постов. Я сидел в автобусе на запасном колесе. Мысли не клеились друг с дружкой. Малышня поначалу пищала со страху, потом притихла. Василиса пыталась рассказывать им какую-то детскую чепуху. Было видно, что делать этого она совсем не умеет.

Я опять начал распадаться напополам. Взявший меч от меча погибнет — эта фраза заполнила меня всего, до краев. Но если не взять меч, не остановить эту войну, будут гибнуть другие. Отсюда нет выхода.

И вдруг я увидел лицо Сереги. Живое, улыбающееся.

Выход все-таки есть, внезапно понял я. Серега нашел его. Наверное, он есть внутри каждого, и любой может им воспользоваться, уйти через него, как Серега. Погибнуть за других. Положить душу свою, В этот момент я почувствовал, что это такой ценный дар, которым нельзя разбрасываться. Нельзя продавать его за деньги, за земные миражи.

Знаю, что сейчас правильные слова выглядят смешными, нелепыми и не модными. Да мне-то что с того. С кривыми словами только шутом быть, затейником для удовольствия толпы. И сам окривеешь.

Обе мои распавшиеся половинки опять соединились. После этого я обнаружил, что страшно взмок, капля пота даже на носу висела. Леди Би озадаченно смотрела на меня со своего места. Я отвернулся, вытер лицо рукавом Еще не хватало, чтобы она подумала, будто я испугался смерти.

Последние минут сорок пути я продремал. Проснулся, когда автобус въезжал на монастырское подворье. Малышню сгрузили, и здешние работницы повели всех строем в детский приют при монастыре. От такого количества мелюзги глаза у них стали круглыми и задумчивыми. А Паша так и нес свою чумазую трехлетку и всем встречным объяснял, что это его дочка. Усыновленная. Звать Катюхой.

Леди Би и Фашист поехали возвращать временно умыкнутый транспорт.

Сам монастырь стоял рядом, за белой бетонной стеной. Строений на его территории было немного. Храм о трех куполах, часовня, двухэтажное братское общежитие и маленькая гостиничка для паломников. За общежитием позже обнаружился сад-огород. Встретили нас несколько монахов, оружие попросили оставить на подворье.

Серегу на одеяле внесли в часовню, положили на широкой лавке. Одного монаха поставили читать над телом Псалтырь, а нас повели в гостиницу обедать. Мне гостиница понравилась, небогато, зато чисто и никаких застойных запахов с кухни. Одна половина была мужская, другая — женская. Василисе, когда вернулась на попутке, пришлось переодеваться в юбку и завязывать платок на голове. Хоть на два дня перестала быть похожей на Лору Крафт, человеком сделалась.

Два дня в монастыре мы прощались с Серегой. Командир решил, что нужно его похоронить по-человечески, на третий день и с отпеванием, как полагается. Война подождет. После обеда к нам пришел настоятель монастыря отец Михаил, долго беседовал со Святополком. Я краем уха услышал фразу, больно царапнувшую, — что-то о смуте и проливаемой крови.

Паша, угостившись обедом, снова побежал в приют, смотреть, как устроили его усыновленную дочку. В скором времени придя обратно, он поймал во дворе зазевавшегося Кира и повел в ближний лесок. Вернулись они быстро. На этот раз Паше удалось остаться непокусанным. Кир волочил за ним ноги, свесив голову до пупка. Он был похож на грустного ослика Иа-Иа, который потерял хвост.

На вечерню в храм пришли почти все, даже Леха. Не было, кажется, только Варяга и Пашиного воспитуемого. После службы я заставил себя встать в очередь на исповедь. Но когда передо мной никого не осталось, я вдруг понял, что не смогу ничего сказать этому старому иеромонаху с многими метрами морщин на лице. Как и в тот раз, в лесу, когда командиру пришлось вытряхивать из меня застрявшие слова. Легче было бы написать, но бумаги не оказалось. Я испуганно смотрел на старичка, открывал рот, как рыба, и с ужасом думал, что сейчас он меня прогонит. Небось решит, что я такой великий грешник, у которого Бог отнял даже покаяние. Но священник меня не погнал. Поглядел, как я маюсь, и положил руку мне на голову, погладил, будто маленького. А потом спросил так просто, по-будничному: «Ну, что стряслось-то?» И я сразу выпалил, слова сами из меня выпрыгнули;

— Человека жизни лишил, мальчишку, дайте епитимью.

Батюшка еще больше сморщился и будто ссутулился, сжался, меньше ростом стал под тяжестью моего греха.

— Ишь ты, быстрый какой, епитимью ему, — через мгновение со строгостью сказал он.

— Я же его прямиком в ад отправил, — настаивал я.

Старичок наклонился ко мне и прошептал в ухо:

— Ты точно знаешь?

И сказал он это так недоверчиво, что я тут же засомневался.

— Ну вот, не знаешь, — немного посветлел лицом батюшка.

— А как же… — хотел я спросить.

— Господь разберет, кого куда, — пообещал он мне. — Зовут-то тебя как, раб Божий?

— Константин.

— А знаешь ли святого своего, Константина-императора?

— Знаю.

— Знамя какое ему во сне перед битвой Спаситель начертил, знаешь?

— Знаю. Крест.

— Вот им и воюй, пока войну не объявят. А сам не объявляй. Знаешь, что не в силе Бог, а в правде?

— Знаю, — квело сказал я.

— Ну так наклоняй голову, отрок Константин, если все знаешь. А чего не ведаешь, о том уж и не говори зря.

Старичок-иеромонах прочитал разрешительную молитву и на прощанье сказал:

— А в воинском искусстве упражняйся. Противостать мечу, когда другими взят будет, — благое дело.

Из церкви я вышел, едва не разревевшись от суровой ласки старого священника, оттого что душа прыгала и в небо лететь хотела.

После ужина до сумерек я бродил по монастырю, залезал на колокольню с молодым монашком. Оттуда краем видна была Москва. Зашел в часовню, постоял, послушал, как монах читает древние взывания к Богу царя Давида. Серегу уже положили в гроб, лицо у него было ясное и мирное, как живое. Потом возле самой стены, за гостиницей, я наткнулся на Кира С заправским видом он дымил сигаретой Здесь было светло от горящих окон. Белая стена возвышалась метра на два с половиной.