Книга Никон - Владислав Бахревский

– У меня все готово! – объявил Богдан Матвеевич, ставя на край длинного стола старинные диковинные часы из позлащенной бронзы.

На карете с четырьмя колесиками возлежал пузатый Бахус. На голове Бахуса, в его кудрях, птица свила гнездо. За Бахусом на башенке стоял звонарь под колоколом. По бортам кареты – львиные морды с кольцами в пасти, резвые амуры. В карету был запряжен бронзовый слон, на его спине, прислонясь к башенке с часами, сидел погонщик. На башенке несли караул пятеро воинов. Башню венчал затейливо украшенный купол.

Погонщик поднял руку с хлыстом, слон закрутил глазами и пошел. Карета поехала. Бахус поднял бокал, завращал глазами, челюсть у него задвигалась. Звонарь дернул за цепи – колокол ударил. Солдаты на башне пошли дозором, а птица, свившая гнездо на голове Бахуса, клюнула выпивоху в лоб.

– Ах! – сказала Мария Ильинична.

Уж не впервые видела диковинку, но не удержалась от восхищения.

Слон шел, переставляя ноги, погонщик подгонял его, дозорные несли службу, звонарь бил в колокол…

– Какие же мастера были! – качал головою Алексей Михайлович. – Мне бы таких. Ты, Богдан Матвеич, спрашивай немцев! Коли у них мастера всяческих чудес имеются, пусть к нам едут. Я возьму на службу и платить буду, как ни один государь им не заплатит.

– Спрашиваю, великий государь! – отвечал с поклоном Хитрово. – Я к немцам с подходом.

– Ты с ласкою к ним, с ласкою. Ласку все любят! – И царь поглядел в глаза Марии Ильиничны: – Нравится?

– Ах как нравится-то!

– Утешил! – сказал царь, опершись локтем в стол и положа голову на руку. – Сколько ведь шагают-то. И все, что положено им, делают, и ничто не ломается. А часам сто лет. Вот они каковы мастера бывают!

Слон прошел двенадцать метров, и завод кончился.

– Зипуны-то поглядим? – спросила царя Мария Ильинична.

– Отчего не поглядеть? Поглядим, а ты, Богдан Матвеич, бахарей моих позови. Пока мы с царицею зипуны ворошить будем, пусть бают.

Государь с государыней разбирали цареву одежду.

– Это перешить можно, – говорила Мария Ильинична, – а это тебе узко стало, отпустить тут нечего, шито по росту.

– Матюшкину подарю! – обрадовался Алексей Михайлович. – Он так старается угодить мне, а я его ничем не жалую.

Мария Ильинична подняла из кучи рубаху с простым шитьем по вороту, с красными вставками под мышками, с рукавами, обшитыми крученым шнурком. Подняла, поглядела и кинула в ту кучу, которая предполагалась для раздачи дворовым слугам. Алексей Михайлович вдруг привскочил с лавки, поднял рубаху, положил себе на колени.

– Любимая рубашка-то! – сказал он виновато. – В ней и не душно, и греет ласково. Я уж еще поношу.

– Поноси, – согласилась царица, тихонько засмеявшись.

И царь засмеялся и махнул, подзывая ближе появившихся двух старичков-бахарей.

– Расскажите уму полезное.

– А вот жил-был Иван, – тотчас начал белый-белый столетний старец. – Пережил он отца с матерью и пошел по белу свету. Шел день, шел два, на третий старичка встретил. У старичка борода белая как снег, до земли.

«Здравствуй, Иван! – говорит старик. – Куда путь держишь?»

«Иду, куда глаза глядят, – отвечает Иван. – Хочу ума набраться».

«А может, богатство ищешь?» – спрашивает старичок.

«Да нет, – говорит, – сколько денег человеку ни дай, все истратит. А ум, коли он есть, не убавится».

«Ну ладно, – говорит старик, – будет тебе ум».

И подает Ивану шапку:

«Примерь, по тебе ли?»

Иван примерил, и шапка пришлась ему впору. Глядь, а старика нет. Спасибо некому сказать. Опечалился Иван, но делать нечего, пошел путем-дорогой.

И пришел он в тридевятое царство. Только через ворота переступил, его и спрашивают:

«Чужеземец, а скажи-ка ты нам по совести, умный ты или дурень?»

Иван шапку на голове поправил и отвечает:

«Ума я своего ни на ком не пробовал, потому не знаю, умен ли, а то, что не дурак, – вы и сами видите. Дураки в тридевятое царство не ходят».

«Ну, мы это еще поглядим», – сказали стражники и привели Ивана к царю.

Царь и говорит:

«Видишь, добрый человек, стар я, а государство не на кого оставить. Бог дочкой меня наградил. Вот и пытаю людей: коли кто отгадает мои загадки, тот царем будет, а кто возьмется отгадывать, да не отгадает – тому голову долой. И скажу тебе, Иван, многие головы потеряли!»

«Мужиком я был, – отвечает Иван, – а царем не был. Загадывай загадки».

«На чего на свете насмотреться нельзя?» – спрашивает царь.

«На солнце», – отвечает Иван.

Царь обомлел: впервой он правильный ответ услышал на свою загадку.

«Ладно! – говорит. – Слушай другую. Где середина земли?»

«А вот тут! – топнул Иван ногой. – Не веришь – отмерь».

«Диво дивное! – удивляется царь. – Вот тебе третья загадка: что на свете всего сильнее?»

«Эх, государь! – отвечает Иван. – Знаю, какого ответа ты ждешь. Ветер, мол, самый сильный. Только у меня иной ответ: сильнее всего любовь».

«Это почему же?» – удивился царь.

«А потому, что ради любви за живой и мертвой водой ходят, в кипяток окунаются, ищут то, не знаю что. И все находят и добывают».

«Правда твоя», – сказал царь, снял с себя золотую корону да и надел на Ивана.

Тут и сказке конец.

Алексей Михайлович взял из вороха одежды атласные штаны, преподнес старцу.

Другой бахарь тоже был стар, но на голове ни единого волоса седого, и зубы все у него были целы.

– Ты тоже расскажи, – сказал ему Алексей Михайлович.

– Послушайте, государь с государыней, про старика со старухою, – начал бахарь. – Захворали, сидят на печи и разговаривают.

«Сходить бы нам, старик, в лес, дров на зиму нарубить», – говорит старуха, а старик отвечает:

«А на кой! Мы к зиме-то, чай, помрем».

Пришла зима, в избе мороз по углам, печь ледяная.

«Ах, старый дурак! – ругается старуха. – Не заготовил летом дров, теперь по сугробам в лес тащиться».

И потащились. Деваться-то некуда.

– Короткая побасенка, но толковая, – похвалил и этого бахаря государь и пожаловал кафтаном, хоть и с дырками на локтях, но нарядным, богатым.

Алексей Михайлович сам примерил кафтан на старике.

– Рукава длинны. Оно и к лучшему. Дырявое место обрезать да вновь пришить.

Бахарь в ноги царю с царицей покланялся.

– А скажите, – спросил старцев Алексей Михайлович, – можно ли грешное царство на святое переделать? Чтоб всякий человек жил в том царстве по всей правде и по всей совести?