Книга Бессмертные - Клаудия Грэй

В следующий раз. В следующий раз я первым ударю этого гада.

Хотя в глубине души знал, что это не так.

Отец схватил меня за волосы, рывком откинул мою голову назади ткнул ею в направлении Джерома.

— Сожалею, парень, но я настаиваю, чтобы ты прислушалсяко мне. И немедленно. Видишь этого типа? Я вызвал его прямо из могилы. И могувызвать еще — ровно столько, сколько мне нужно. Они будут сражаться за меня,Шейн, и не отступят. Время настало. Мы можем вернуть город себе и наконецпрекратить этот кошмар.

Скованные мышцы в конце концов расслабились, и я с хрипомвтянул воздух. Папа выпустил мои волосы и отошел.

Он также всегда знал, когда нужно отступить.

— Твое мнение о том, как следует… покончить с этимкошмаром… немного отличается… от моего, — хрипло дыша, произнес я. —В моем нет места зомби. — Я сглотнул и попытался унятьсердцебиение. — Как ты делаешь это, папа? Как, черт побери, такое возможно— что он стоит здесь?

Плевать он хотел на мои вопросы. Естественно.

— Я пытаюсь объяснить тебе, что настало времяпрекратить болтать о войне и начать сражаться. Мы можем победить, можемуничтожить их всех. — Он помолчал, и блеском в его глазах мог бы гордитьсялюбой фанатик с бомбой за пазухой. — Ты нужен мне, сын. Вместе мы сделаемэто.

И он действительно так думал. Пусть в каком-то извращенном,болезненном смысле, но он нуждался во мне.

А я должен был использовать это.

— Для начала расскажи, как у тебя такоеполучается, — сказал я. — Мне надо знать, на что я соглашаюсь.

— Позже. — Отец сжал мое плечо. — Когда тыповеришь, что это необходимо. Пока тебе нужно знать лишь, что такое возможно,что я сделал это. Джером тому доказательство.

— Нет, папа. Расскажи мне как. Либо я в деле, либо нет.Больше никаких секретов.

Ни одно мое слово он не воспринял как ложь, потому что они ине были ложью. Я всегда говорю то, что он хочет услышать. Первое правило для того,кто растет в семье с жестоким отцом: ты соглашаешься, ты торгуешься, ты учишьсяпредотвращать удары.

И у отца не хватало ума понять мою стратегию.

Тем не менее какой-то инстинкт явно предостерегал его: онпосмотрел на меня, сощурив глаза и хмуро наморщив лоб.

— Хорошо, я расскажу тебе, — заговорил он, —но сначала ты должен доказать, что заслуживаешь доверия.

— Прекрасно. Объясни мне, что для этого нужно.

В переводе это означало: «Объясни мне, кого я должен радиэтого избить». Пока я выражаю готовность сделать то, что ему хочется, он мневерит.

Я надеялся, что это окажется Джером.

— Кто был самым сильным изо всех, умерших за последниедва года?

Я удивленно воззрился на него, не понимая, в чем тутхитрость.

— Джером?

— Кроме Джерома.

— Полагаю… наверно, Томми Барнс.

Томми умер не подростком, а лет тридцати с лишним; это былкрупный, мерзкий, буйный мужик, которого старались избегать даже другиекрупные, мерзкие, буйные мужики. Он погиб во время драки в баре, как я слышал.Его закололи ножом, подобравшись сзади, поскольку он свернул бы шею любому, ктопопытался бы подойти спереди.

— Большой Том? Да, пожалуй. — Папа задумчивокивнул. — Пусть будет так. Мы вернем к жизни его.

Большой Томми Барнс являлся последним человеком, которого яхотел бы вызвать из могилы. Он и живым-то был сущим говнюком, да еще и чокнутымвдобавок. И едва ли смерть смягчит его нрав.

Однако я кивнул.

— Покажи.

Папа снял кожаную куртку, а потом и рубашку. По контрасту собожженной солнцем кожей рук, лица и шеи, грудь у него белая, как рыбье брюхо,и покрыта татуировками. Некоторые я помнил, но появились и новые.

Прямо над сердцем он недавно наколол наш семейный портрет.

Глядя на него, я на мгновенье забыл, что нужно дышать. Вгрубоватом наброске я тем не менее сразу узнал черты мамы и Алисы. Толькоувидев эти лица, я осознал, что почти забыл, как они выглядели.

Папа перевел взгляд на эту татуировку.

— Это чтобы напоминать себе.

Горло так пересохло, что я с трудом сглотнул.

— Да.

Мое лицо тоже было там. Цвета индиго, навек застывший в возрастепримерно лет шестнадцати, вытатуированный я выглядел стройнее и оптимистичнее.И увереннее.

Папа вытянул правую руку, и я понял, что на ней тожепоявился новый рисунок. И он двигался.

Я невольно сделал шаг назад. На руке отца были густорасположены странные символы, выполненные обычными чернилами для этой цели. Нопри этом они медленно вращались, перемещаясь под кожей вокруг руки, вроде тогокак вращается спираль ДНК.

— Господи, папа…

— Это мне сделали в Мексике, — объяснил он. —Там был старый жрец, он знал всякие штуки еще от ацтеков. Они умели подниматьиз могилы мертвых при условии, что те умерли не больше двух лет назад исохранились в приличном состоянии. Они использовали их как воинов для разныхцеремоний. — Папа согнул руку, и татуировки согнулись тоже. — Этонужно для того, чтобы воскрешать мертвецов.

Меня подташнивало и слегка знобило. Эти движущиеся штукивыходили за пределы моего понимания. Вот бы показать их Клер! Она, наверно, былабы очарована, взялась бы проводить исследования и выдвигать всякие теории.

Уж она поняла бы, что это такое.

Я с трудом сглотнул и спросил:

— А еще что нужно?

— Прежде чем рассказать дальше, — ответил он иснова надел рубашку, скрыв под ней портрет нашей семьи, — я долженполучить доказательство, что ты к этому готов, Шейн. Что скажешь?

Я глотнул воздуха и наконец конвульсивно кивнул.

«Тяни время, — сказал я себе. — Тяни время идумай, что можно сделать. Думай!»

Кроме того, чтобы просто отрубить отцу руку…

— Иди сюда, — продолжал он, направляясь в заднюючасть комнаты.

Там обнаружилась дверь; он врезал в нее новый, прочный замоки сейчас открыл его ключом, который достал из кармана куртки.

Джером снова засмеялся этим своим смехом, от которого у менямурашки бежали по коже.

— Это может тебя шокировать, — сказал папа. —Но поверь, есть серьезные основания так поступать.

Он распахнул дверь и включил верхний свет.

Это была камера без окон, и внутри, прикованный к полувнушительной серебряной цепью, находился вампир.

Не просто какой-нибудь там вампир. Это было бы слишкомлегко, с точки зрения отца.